Наталья Павлищева Дочь Роксоланы. Наследие любви © Павлищева Н. П., 2014 © ООО " Яуза-каталог ", 2014 ( ©) * * * Мать и дочь… Жизнь длится Роксоланы, которую в гареме звали Хуррем, султан именовал Хасеки, а враги ведьмой, более не было. Всесильная султанша, которой приписывали сотку самых ужасных грехов, даже те, какие она свершить не могла бы никоимобразом, погибла. Но жизнь от этого не остановилась, солнце всееще вставало и заходило, птицы пели песни, люди продолжали учиться своими делами, даже султан, который, казалось, существовать не мог без собственной Хасеки, продолжал дышать, передвигаться и действовать… Нет на Земле людей, без которых мир перевернулся бы. Нет, и не обязано быть; жизнь на то и жизнь, чтоб длиться без хотькакого из нас, смертных… Обычай ислама приказывает беречь печаль полных три дня, позже человек обязан возобновлять жить… Михримах с жалостью глядела вдогон папе, растерянно шагавшему в сторону кёшка, из которого раскрывался красивый вид на Босфор. Этот кёшк обожала и Хуррем, там отлично дышалось и отлично думалось. Официально султан уже не владеет печаль, даже посла воспринимал, но в реальности все идеи лишь об умершей супруге. Михримах, сейчас управлявшая гаремом и Фондом вместо мамы, была занята с утра до вечера, но пыталась отыскать время, чтоб побеседовать с чрезвычайно пожилым уже папой. Он не постоянно шел навстречу, нередко элементарно уходил и длительно сидел в одиночестве там, где они обожали сидеть вдвоем. Вот и сейчас, жестом отпустив сторожей, шагал по дорожке к далекому кёшку с видом на Босфор. Сердце дочери сжалось от сострадания. Это не была жалость, мощного человека невозможно сожалеть, это обидно, это было конкретно сострадание. Ему нехорошо без Хуррем, но случается то, что уже не возвратить. Хуррем не вернешь… Сзади неслышно подошла Хюмашах. – Матушка, Повелитель опять ушел в кёшк? – Пусть посидит один. Он обязан это испытать, привыкнуть к одиночеству. – Он не один. Мы же вблизи? – Мы не сможем сменить ему влюбленность всей жизни. Было приметно, что Хюмашах желает кое-что спросить, но ей неудобно. И угадывать нечего, Михримах могла бы ответствовать на невысказанный вопрос. Могла бы, ежели бы знала, как это изготовить. Девушка все же отважилась. – Никаких сведений об Аласкаре нет? Аласкар – первая влюбленность Хюмашах… Сколько ей было тогда – лет тринадцать-четырнадцать? В Стамбуле было неспокойно, султан и Великий визирь далековато в походе, Стамбулом заведовал позднее казненный Кара-Ахмед-паша, муж султанской сестры Фатьмы, личность для Роксоланы и ее дочери и внучки очень страшная. Тем наиболее Кара-Ахмед недолюбливал Рустема-пашу, супруга Михримах и отца Хюмашах. Султанша выбрала увезти дочь и внучку в Эскишехир, не разъясняя, куда конкретно поедет. Кара-Ахмед-паша решил, что она катит к султану и обрадовался способности уладить по пути засаду. Сделать это доверил собственному лучшему шпиону и ловкачу Аласкару. Тот все подготовил, как доверено, приэтом подальше от Стамбула и ближе к горам. Но позже решил, что с дамами не воюет, а на продаже этого секрета разрешено хорошо получить. Заявившись к Роксолане в Сакарье, где дамы остановились на отдых, Аласкар по собственной привычке поспешил просочиться в покои султанши чрез забор и далее делать при поддержке служанки. Перемахнув чрез ограду, он натолкнулся на Хюмашах, которая совершенно не оробела. Аласкар принял ее за служанку Роксоланы и стал флиртовать, чтоб помогла войти к султанше. Хюмашах помогла… Они позже продолжительно упоминали потрясение Аласкара, когда тот сообразил, что делал незамысловатые и пошловатые комплименты внучке султана. Но сердца юных людей оказались поражены волшебным огнем. Уловив это обоюдное тяготение, султанша позволила им побеседовать в собственном пребывании и позже даже переписываться. Было только некотороеколичество писем, все же Аласкар продолжил свою карьеру разведчика, лишь сейчас на службе у Роксоланы и Рустема-паши. Сначала он посодействовал отыскать и заманить в ловушку лже-Мустафу, объявившегося в горах Румелии, позже ездил к внуку султана Джема, спрятанному на полуострове от всех любознательных глаз, а позже султанша выслала его к собственному младшему сыну шехзаде Баязиду, чтоб ведать обо всем, что царевич делает и задумывается. И вот оттуда Аласкар покуда не возвратился. Что приключилось с самым ловким разведчиком Османской империи? Спросить об этом у брата Михримах не могла, это означало предоставить Аласкара, который ей самой также симпатичен. Никаких писем или элементарно весточек от любимого Хюмашах не было, не понятно даже, жив ли он. А Хюмашах уже пережила попытку предоставить ее замуж. Тогда спасло лишь возвращение в Стамбул болевшей Роксоланы и обличение ею Каролины Венье. Султанша обещала, что после возвращения Аласкара хозяйка замолвит словечко перед султаном. Не получилось… Зато стиль о вероятном браке Хюмашах зашла снова… Девушка кинулась умолять мама: – Поговорите с Повелителем или разрешите побеседовать мне. Пока Аласкар не возвратился, пусть меня не выдают замуж. Отчаянья в ее гласе было столько, что Михримах отважилась. Но чтоб это не смотрелось элементарно просьбой, от которой султан может и откреститься, дочь решила напомнить ему самому, что и в его жизни была та самая влюбленность, которая превыше только. У нее было чем напомнить… После погибели мамы Михримах разбирала ее бумаги и нашла шкатулку с письмами. Не выдержала, открыла и поняла, что Роксолана берегла письма Сулеймана все до одного. Забыв о том, что посторонние письма, даже ежели они отцовские, декламировать плохо, она разворачивала лист за листом. Отцовский почерк изменялся со порой, изменялось и содержание писем, они становились наиболее сдержанными и времяотвремени деловыми, но опять и опять через эту сдержанность прорывалось: " ты единственная была, имеется и будешь! ". Они, следовательно, обменивались поэтическими посланиями, времяотвремени даже ссорились, применяя рифмы, ревновали, укоряли друг дружку в чем-то. Но на каждом листе аттестат любви, любви, которую не правомочно убить даже время. Потому поясница отца все более горбится… " Ветер мой, холодный, но в то же время кроваво обжигающий, моя Хюррем. Ох, какие глаза, они же убивают твоего Повелителя, влекут и завораживают. Сердца моего госпожа, я твой раб, раб любви собственной к тебе. Сколько же счастья в прикосновениях твоих, моя влюбленность, как же мне тепло и отрадно от ухмылки твоей, моя лучезарная. Ах, эти руки, руки, что так обнимают, так ласкают, так привлекают в свои объятия. И что же делать мне, как справиться со собственным интеллектом, как, скажи? Заворожила, плен твоя влюбленность, моя Хуррем… " " Ты моя держава, как сталь, мое захолустье, значение моего существования, возлюбленная, луна моя, защита моя, Друг мой сокровенный, значение моего существования, самая прекрасная моя султанша, Жизнь моя, ты, как зеленые колосья пшеницы, красота моя, ты, как винцо, – мой хороший напиток, имя мое, Весна моя, краса моя, пир мое, моя возлюбленная головка, мой поток веселья, Настроение мое, праздник мой, мое лекарство от усталости жизни, счастье мое, солнце мое, звездочка колоритная, Мой апельсиновый цитрусовый фрукт, очаг моей спальни, Мое зеленое растение, мой сахар, юность моя, целый мой мир внутри тебя, болезнь моя, Дорогая моя, госпожа моего сердца и стихотворной строчки, Мой Стамбул, мой караван, земля моя греческая, Моя видимость, моя кыпчаг, мой Багдад, мой Хорасан. Мои волосы, выразительные брови, сумасшествие чистых глаз, заболевание моя, Я умру на твоей шее, ты содействие моя мусульманская, Я в твоих дверях, поэтому что ты моя возлюбленная рассказчица историй, тебя хвалить буду я постоянно возобновлять, Музыкальные палитры моего чистого сердца из моих глаз прольются чистой влагой, ты моя красивая Муххиби! ". Михримах не знала, что ответила мама на это, но полностью представляла, поэтому что единожды застала ее пишущей письмо, а когда султанше довелось безотлагательно вылезти из комнаты, чтоб переговорить с основным евнухом, успела засунуть нос в написанное. Она тогда была еще совершенно девчонкой, но совсем запомнила прочитанные строки. " Мой неприятель возлюбленный! Когда бы ведали, как раненое сердечко В тоске исходит горькими слезами, Оставили б раскрытой клеточки дверцу, Чтоб полетела птицей вдогон за вами. Но я томлюсь: забыта, одинока, Ломаю руки и кричу ночами. Не образумит даже стиль Пророка Когда одна, когда не вблизи с Вами. Лишь 1-го хочу: увидеть и услышать, Понять, что любите и также не забыли. Рука непроизвольно, как мольбу, строчит, Чтоб Вы меня хоть чуточку обожали. Я не обвиняю; к чему Вам мои слезы, Коль сердечко в веселья безграничной присутствует? Разделим поровну: пусть мне шипы от розы, Для Вас – ее цветочки пахнут ". Отец за кое-что упрекал свою Хуррем( следовательно, написала резкое письмо?). " Не розу я отыскал в письме – шипы. И стало мне невмочь. Все успокоения товарищей неразумны, Не в мощах мне посодействовать. Слова привета ты пришли быстрей, Пока я жив. И хорошим однимсловом сердечко мне согрей, Любовью одарив ". В ином признавался в любви. " Фархад… Меджнун… Люблю в стократ сильней. Любовь их – притча, а моя надолго. Любимая – свечка во тьме ночей, А я при ней только бабочка беспечный ". Вот эти письма и помогут несчастной Хюмашах отстоять родное преимущество любить! В конце концов, она внучка Хуррем. Михримах сложила все письма, как были, и отнесла папе. В тот же день султан позвал дочь к себе, продолжительно безмолвствовал, позже достал еще огромную шкатулку и подал дочери. – Это ее письма, почитай и верни… Михримах воспринимала отцовский дар дрожащими руками. Он обозначал высокое доверие. Ведь даже не спросил, читала ли, сообразил, что прочитала, но не укорил, против, доверил вторую половину… И тут изменялся почерк, изменялось содержание, письма были отчаянные, были резкие, султанша выговаривала жену вследствии Ибрагима-паши, обещала открыть глаза на кое-что. Но куда более было писем о любви, о том, что и дня не способна протянуть без него, что любой день ожидания весточки преобразуется в ад, что все адовы пытки уже вытерпела, своими терзаниями искупила все прегрешения… " Люблю, обожаю, обожаю! " Первые, еще чрезвычайно робкие и неумелые пробы строчить вирши. " Коль возлюбленный не строчит – не необходима я ему? Не обманет? Я существую – не существую, и хозяйка не пойму, Как в тумане… Даже солнце без Вас для меня не встает. И не встанет. Если песен собственных соловей не поет — роза вянет… " " Никто мне не поможет, я больна, Когда моя воротила с твоей разлучена. Приди и мой недуг пройдет, Как лишь взор Хуррем твой взор отыщет ". " Пусть сердечко, превратясь в голубку, К тебе летит и сядет на окно. И подсмотрев, пусть даже чрезвычайно неуверенно, Мне о тебе скажет все оно. Завидую ему, парить я не умею, Я опять в клетке, опять взаперти. Без зова твоего роба твоя не смеет К тебе ехать, идти и даже приползти ". " Мой неприятель возлюбленный! Когда бы ведали, как раненое сердечко В тоске исходит горькими слезами, Оставили б раскрытой клеточки дверцу, Чтоб полетела птицей вдогон за Вами. Но я томлюсь: забыта, одинока, Ломаю руки и кричу ночами. Не образумит даже стиль Пророка Когда одна, когда не вблизи с Вами. Лишь 1-го хочу: увидеть и услышать, Понять, что любите и также не забыли. Рука непроизвольно, как мольбу, строчит, Чтоб вы меня хоть чуточку обожали. Я не обвиняю; к чему Вам мои слезы, Коль сердечко в веселья безграничной присутствует? Разделим поровну: пусть мне шипы от розы, Для вас – ее цветочки пахнут ". " Мой ожесточенный, столько дней не пишешь! Неужели сердечко позабыло? Неужели стона моего не слышишь? Неужели влечение твоя ко мне остыла? " " Утонула я в море тоски, где ни дня нет, ни ночи… Каждый день мне смерть расставание с тобой пророчит. Соловей я, отныне живущий в пустыне без розы, Вместо песен сейчас у меня лишь горькие слезы… " " Мой возлюбленный, тебе же понятно издавна: Если бы в море влага перевоплотился в чернила И в бумагу вся ткань во замке, все одинаково Их для писем моих и тогда б не хватило! " … " Плох мой стих и корявы слова, Ты извини: произносить о любви, как Меджнун, не умею. Полетела б голубкой к тебе, Но препятствовать, о, Фархад, я тебе не посмею… " Понятно, вот эти строки он писал собственный протест о Фархаде и Меджнун. Читала и ловила себя на том, что опасается добираться до крайних писем. Вдруг там уже нет таковых строчек, кое-что же приключилось меж родителями, ежели султан внезапно увлекся иной? Былого не возвратить, Михримах пробовала взятьвтолк фактор размолвки, ежели это вообщем была размолвка меж родителями. Вот письмо, написанное во время крайнего похода. Тогда Повелитель наказывал шехзаде Мустафу и возвратился совершенно нездоровым. Матери довелось чрезвычайно тяжело в те дни. Нет, влюбленность в всякой строчке… " Пусть тебя все заболевания избегают, Пусть напасти пройдут стороной. Я к походам тебя ревную, Очень тяжело мне быть одной. Сердце борется раненой птицей, За тобой оно рвется вдогон. Не могу ни дышать, ни молиться, Стал отъезд твой мне худшей из бед ". Хотелось спросить о 2-ух вещах: что же вышло тогда, когда Хуррем вблизи с султаном заменила обманщица королева, и что же такое было в том крошечном свертке, который отец попросил, не разворачивая, решать мамы в саван. Попробовала спросить – не ответил, лишь сгорбился сильней. Но оставалась еще просьба Хюмашах. – Отец, во имя памяти о мамы не вынуждайте Хюмашах вылезать замуж за такого, кого она не обожает. Сулейман вскинул голову. – Об этом же перед гибелью умоляла и Хуррем. Что там у Хюмашах? – Она неравнодушна, и издавна. Хороший человек, незнатный и бедный, но разве это помеха? Она единственная наша с Рустемом-пашой дочь, мы сумеем отдать Хюмашах неплохое приданое… – Кто он? Пусть придет, я взгляну на твоего грядущего зятя. Михримах чуток смутилась. – Его нет в Стамбуле, отец. Аласкар вданныймомент на задании. – Где? – Он шпион султанши… Был таковым. Это Аласкар смог просочиться к мятежнику, выдававшему себя за Мустафу, и заманить его в ловушку. Он немало что сумел… Но вданныймомент он у шехзаде Баязида, султанша выслала его туда, чтоб смотрел за моим братом и дал ведать, ежели тот сделает тупость. Сулейман внезапно поднялся и шагнул к шкатулке, стоявшей на столе. Михримах скоро добавила: – Но он быстро возвратится. Мы с Хюмашах просим лишь повременить его приезда… – Не возвратится, – глухо проговорил султан. – Что?! – А я все задумывался, как к Баязиду попал вот этот кольцо. – Сулейман протянул дочери огромное перстень. Михримах в страхе глядела на кольцо; конкретно его отдала Роксолана Аласкару, чтоб тот мог обосновать, что служит султанше. За перстнем последовало письмо. Строчки скакали перед очами, прочитать получилось с трудом. Баязид писал, что открыл султанского разведчика конкретно по перстню, который видел у валиде, и наказывал его. С горечью корил в том, что за ним смотрят таковым образом, и освобождал себя от всех клятв, данных матери… Михримах даже застонала; кольцо султанши, столько раз выручавший Аласкара, на сей раз его погубил. – Это о нем? – кивнул на письмо султан, видя, как дочь схватилась за гортань. – Да… – Передай Хюмашах, что я неволить не буду, но в экзекуции ее любимого моей вины нет. – Я знаю… – Что еще такое делал для Хуррем этот человек? Это он открыл Каролину? – Нет, отец, там посодействовал Иосиф Хамон, он выслал людей, чтоб расспросили обо всем. – Хорошо. Иди. Михримах шла от отца, сжимая в руке письмо Баязида, и рыдала. Как заявить Хюмашах, что ее любимый казнен ее дядей за исполнение поручения ее бабули? Хюмашах, шагавшая по коридору навстречу, обомлела: – Что, мамаша, что?! Что-то приключилось? – Заметив письмо в руке у мамы, ахнула. – Отец?! Михримах скомкала лист, сунула за пазуху. – Нет, драгоценная, нет. С папой все в порядке, я бабушку вспомнила… – А… Повелитель что произнес? – Повелитель произнес, что неволить тебя не станет. Хюмашах счастливо заблестела очами: – Я подожду Аласкара, я буду его ожидать столько, насколько необходимо! Глядя вдогон дочери, Михримах чуть не застонала. Пусть так, пусть ожидает и полагается пока… так лучше, время лечит… может, потом… когда-нибудь… но не вданныймомент. Пока пусть верует и ожидает. Солнце и луна… Михр-и-мах – солнце и луна… Так случается, когда луна спешит показаться на небе, когда солнце еще не ушло на спокойствие. Так было, когда у Хуррем родилась крошечная дочь. Валиде Хафса Айше никоимобразом не могла взятьвтолк, довольствуется она рождению девочки или злорадствует. Конечно, куда почетней породить мальчика, но 2-ой паренек у Хуррем – это практически собственное обида валиде. Хорошо, что девочка, решила Хафса Айше. Но с иной стороны, почетней рождать мальчиков. У Сулеймана покуда ни одной дочки, все сыновья, желая их осталось двое – Мустафа и Мехмед, еще двоих отобрала заболевание. Старшего, Мустафу, родила красавица Махидевран, а Мехмеда эта пигалица, которую Повелитель даже после рождения сына не выслал от себя бросать, а опять брал на кровать! Михр-и-мах… Солнце и луна… Пусть девочку зовут конкретно так! Она крошечная, недоношенная. Выживет ли? Гарем злорадствовал, поэтому что у Хуррем не вышло породить другого сына, а первый… это случаем! Теперь-то Повелитель поймет на кровать какую-нибудь иную? Не брал, опять позвал к себе эту зеленоглазую! Объявил, что рождению дочери чрезвычайно рад, это его возлюбленная инфанта, что статус Хуррем – Хасеки – подкрепляет и фирман о рождении дочери выпустил( диковинное дело!), какбудто это не девчонка, а преемник престола. Если правдиво, то и валиде также хотелось внучку, у нее столько внуков, а внучка лишь вот эта крошка, что таращила свои зеленые, как у мамы, глазенки и забавно причмокивала губками. Однако нрав показала с первых дней, за жизнь боролась не ужаснее братца Мехмеда, также родившегося малюсеньким и слабеньким. А далее – удар для только гарема, и для валиде в первую очередность, – султан в протест на известие, что Хуррем родила девочку, достаточно кивнул: – Я умолял ее породить дочь. Остальные будут сыновья. Остальные?! – Повелитель оставит подле себя Хуррем? Но это противоречит всем правилам! – Каким? – чуток приподнял бровь Сулейман. – Разве имеется таковой закон? – Нет… – чуток растерялась валиде. Закона и действительно не было, точнее, он был, но неписаный: " одна наложница – один сын ". У Хуррем сын имеется, все были убеждены, что более ей ложа Повелителя не созидать, и вот нате вам! Однако кто может оспорить султану – Тени Аллаха на Земле? Хуррем не элементарно возвратилась в спальню Повелителя, но стала единой, лишь она рождала сыновей Сулейману… Дети у Хуррем хоть и недоношенные, но живучие. Следом за Михримах осенью такого же года Хуррем родила еще 1-го мальчишку( где ж такое видано, чтобы деток дважды за год рожать… Как тут в колдовство не поверить?) – Абдуллу, а позже еще Селима и Баязида, и лишь позже чрез 5 лет – Джихангира. А несчитая нее никто не рождал сыновей Сулейману. Да и как рождать, ежели Повелителю необходима лишь эта – пожизненно беременная пигалица?! Абдулла погиб во время следующий эпидемии, когда ему было 4 года, а другие, даже увечный Джихангир, выкарабкались. – И я! И мне! – видится, это первое, что научилась произносить Михримах. Упорная малышка и, не умея произносить, не хотела давать главенство старшему брату Мехмеду. С кликом тащила ручонки за игрушкой, которую отдали Мехмеду, пробовала все делать, как он. Она и вульгарна рано, и произносить истока также рано, какбудто чтоб нагнать Мехмеда во всем. Требовала надеть себя так же и игрушечную саблю в руки отдать! Рожденная Махидевран Разие – девочка как девочка – наряды, косички, слезы… А эта, какбудто мальчик, училась с братьями Мехмедом и Селимом, размахивала древесным клинком, набивала синяки и шишки, упрямо карабкаясь в седло маленькой лошадки и падая, когда та взбрыкивала, не хотела укреплять яшмак даже тогда, когда повзрослела… " Нет! " юной султанши было настолько жестким, что не возражал даже отец. Хотя Сулеймана она брала подругому: хвастала успехами в выездке и владении клинком, показывала, что их уроков летописи и философии более, чем Селим, что вирши строчит лучше… и ластилась, как реальная кошечка, чтоб выпросить ещеодно позволение на кое-что, что совершенно не подходило девочке. – Отец, разрешено я встану против Мехмеда с клинком? А Селим пусть посмотрит. Не дожидаясь согласия Повелителя, хватала древесный тренировочный меч и с кликом " Кхе! " выскакивала против старшего брата. Мехмед, который не чрезвычайно обожал Селима, зато, как и отец, любил Михримах, подыгрывал ей: – Отец, это возмездие! Эта девчонка борется еще лучше брата! И тут же уточнял: – Лучше Селима, меня-то ей не победить. – Ну держись! – налетала на него Михримах. Смеясь, Мехмед отбивался. Конечно, побеждал он, все же сильней. Любимице Сулейман прощал все, даже мальчишечье поведение. Хуррем качала башкой: – Что станет, когда ей придет время вылезать замуж? Какой отчаянный согласится обладать такую супругу? В протест отец лишь хохотал. С Михримах мог бы конкурировать последующий за Селимом шехзаде Баязид: он и меч в руках держал лучше Селима, и знал более, но никто – ни сестра, ни братья, ни отец – не подмечали бедолагу. Ему отвели пространство вблизи с самым малюсеньким и к тому же увечным Джихангиром. Баязид на 5 лет ветше, к тому же развит и физиологически, и интеллектуально, и только на год младше Селима, но этого сына и султан, и все другие приравнивали к самому младшему. – Михримах, давай я против тебя! – громко выкрикнул Баязид. – Отец, разрешено? Глаза мальчишки блестели. Конечно, он на три года младше сестры, но полностью способен отдать ей отпор. Горящие глаза сына и практически беспокойный взор дочери… Проиграть Мехмеду для Михримах не грустно, к тому же брат периодически мало поддавался, делая это неприметно для самой сестры, но приметно для отца. Селима она одолевала правдиво, этот увалень элементарно не хотел победы, ему все одинаково. А вот Баязид сделает все, чтоб одолеть. И тогда гордость маленькой султанши станет уязвлена. Султану предстояло избрать меж дочерью и сыном; он отлично разумел, что строптивая Михримах, потерпев поражение от младшего брата, более не поймет меч в руки, даже тренировочный, это для девочки и не необходимо, но… Сулейман потрудился рассмеяться не грустно. – Придет и твое время, Баязид. Мгновенно гас сияние в очах сына, заставив Сулеймана ощутить укол совести, зато зажегся у дочери. Михримах фыркнула: – Подрасти, братец. Может, лет чрез 5, когда станешь постарше, тебе даже реальный меч доверят… В один скачок Баязид оказался вблизи с Михримах, зашипел ей в лицо: – Когда у меня станет реальный меч, я главным занятием обрежу тебе косы! С ощущением швырнул тренировочный меч в сторону и, не оглядываясь даже на отца, зашагал бросать. Сулейман кивнул на сына его наставнику Лале Мустафе: – Научите шехзаде новости себя подобающе… Тот кинулся нагонять мальчика и без напоминания султана, наставнику также было грустно за униженного Баязида. Лала Мустафа был наставником обоих шехзаде – Селима и Баязида – и отлично знал, что любой стоит. Конечно, Баязида покуда тяжело ассоциировать с самым старшим шехзаде, Мустафой, и даже с Мехмедом тяжело, но он элементарно еще мал. Любимцу отца Мехмеду пятнадцать, неспокойной красавице Михримах четырнадцать, Селиму двенадцать, а Баязиду только одиннадцать. Ему тяжело биться со старшими, но он все одинаково тягается, желая все время встречает практически презрительное непризнание. Старшие норовят оттолкнуть Баязида к Джихангиру, которому только 6, шехзаде нездоров и слаб физиологически. Это пристрастно, Баязид толковей Селима, но учитель отлично соображает и иное: их с Селимом век недолог, кто бы из старших братьев не пришел к власти, погибель султана Сулеймана станет обозначать и погибель младших шехзаде. И Селим, и Баязид неглядя на собственный молодой возраст отлично это знают, лишь осознают по-разному. Селим решил, что раз ему не начинать последующим султаном( спереди два чрезвычайно благородных брата – Мустафа и Мехмед), то не стоит и обучаться чему-то. Он бездельник; то, что терпит поражение даже от сестры, не потрясающе, было бы дивней, ежели бы не вытерпел. А вот Баязид с таковым расположением не согласен, он желает выучиться всему и состязаться желает со старшими. Обидно, что не предоставляют. – Шехзаде, погодите меня. Голос наставника спокоен и властен сразу, но Баязид не остановился. – Остановитесь, шехзаде! Я не хочет носиться за вами по всему Стамбулу! Баязид остановился, подождал Лалу Мустафу, стоял с раздувающимися ноздрями. – Я более не пойму меч в руки! С кем мне биться, в Джихангиром?! Наставник тихо выслушал возмущенного мальчика, пожал плечами. – Лучше поступить подругому. Велика ли честь демонстрировать родное знание, размахивая клинком перед девочкой, даже ежели это Михримах Султан? Не лучше ли обучаться у реальных бойцов и оттачивать знание у них же? – У каких это реальных? – темно прищурил глаза Баязид. – У янычар. Я приведу вам благородного учителя; ежели шехзаде Селим не пожелает присоединиться, будете обучаться сами. И верховой езде также. Да и остальному. Баязид дернул плечом. Он очевидно был смущен и радован, но пытался не представить ни такого, ни иного. Худой, нескладный покуда ребенок был чрезвычайно подобен на отца – султана Сулеймана: тот же орлиный нос, длинная шея, высочайший рост… – Повелитель не позволит. – Я поговорю с султаном; не размышляю, что он станет против. Сулейман вправду не возразил, да и как тут оспорить? – Пусть обучается. Только совместно с Селимом. – Шехзаде Селим не очень усерден. Я прошу позволить шехзаде Баязиду не топтаться на месте, ежели его брат не успевает. – Что, Баязид и действительно сильней? – Да, Повелитель. – Нам так не показалось… – Просто он еще юн, а поэтому нескладен. Шехзаде чуток подрастет и станет мощным и прекрасным юным человеком. А еще… Повелитель, он чрезвычайно подобен на вас… – Пусть обучается, – повторил султан. – Повелитель… – Что еще? – Шехзаде пора делать обрезание, он уже вырос. – Да, наверняка, пора. Мы подумаем… Но султана закружили остальные дела, об обрезании Баязида было позабыто, оно прошло позднее, совместно с шехзаде Джихангиром. Опять с Джихангиром! Снова Джихангир! Но Баязид совладал даже с этим, он обучался. До мозолей на ладонях держал в руках меч, до рези в очах читал и писал, до боли в спине сидел в седле. Просто разумный Лала Мустафа поведал ему, что султан Мехмед Фатих, тот самый-самый, который сделал империю большой и захватил Константинополь, сделав его столицей собственных владений, не был обожаем папой. Меньше только его отец султан Мурад хотел бы созидать наместником Мехмеда, да и не был тот главным преемником, но судьба распорядилась так, что стал Мехмед и султаном, и блестящим полководцем. Баязид осваивал воинскую науку, мудрости учения и даже стихосложения, не обращая интереса на ленивого братца, но не делал лишь 1-го – более не пробовал конкурировать с братьями или сестрой. Всему родное время, он еще покажет, на что способен… Наверное, на нрав Михримах оказало воздействие то, что росла совместно с братьями, сестер у девочки не было, выслушивать болтовню наложниц она, как и мама, не обожала; лучше выйти на конюшню, глядеть на лошадок или на то, как возлюбленный брат Мехмед тренируется во владении клинком. Разве это рукоделие для девочки? Но принцессе никто не приказ, она прослушивает лишь отца султана и мама, да и то не постоянно. У юной султанши и наставники, как у шехзаде, кпримеру, мирахуру( правящему султанской конюшней) боснийцу Рустему поручено обучить принцессу прочно сидеть в седле. Все бы ничто, но Михримах скоро освоила женское седло и заявила, что хочет колесить как братья – в мужском! Девочка в мужском седле? Но султан, смеясь, позволил, довелось принцессе натягивать мужское платьице и садиться верхом, а не боком. Рустему добавилось ведущий боли, поэтому что изучать верховой езде шехзаде – это одно, а принцессу – совершенно другое. Первое время пробовал не трогать ее, даже подсаживая в стремя, отводил взор, когда оказывалась очень вблизи, а втомжедухе обходиться очень вежливо. Получалось нехорошо. Потом мысленно плюнул, стал хватать за руку или даже за талию, подсаживать, как шехзаде, муштровать и даже орать, ежели делала кое-что не так. Не так инфанта делала нередко, приэтом не вследствии недопонимания, а из вредности, элементарно чтоб насолить. Михримах – крупная любительница делать назло, даже ежели это угрожает проблемами. Несколько раз встретившись с таковым, Рустем практически оттащил ее за руку в сторону и заявил, смотря в зеленые глаза: – Если вы, Михримах Султан, не будете делать то, что вам молвят, то сможете тут более не возникать! – Обойдусь! Научат остальные. – Очень отлично, у меня башка станет меньше болеть. Она застыла. Никогда с принцессой так не говорили, она привыкла к выполнению всех капризов, к поклонению, к согласию и нижайшим просьбам. Избалованная самим собственным расположением, когда все кланяются, когда хотькакое желание норовят не лишь исполнить, но и предвосхитить, льстят и смеются, даже ежели не забавно, Михримах впервыйраз столкнулась с отпором. Пусть мягким, но уклонением повиноваться капризам. – И вы не будете меня изучать? – В гласе зазвучала радостная шутка. – Нет, – тихо покачал башкой Рустем. – Вопреки указу Повелителя? – она продолжала насмехаться. – Повелитель не велел мне помогать вам свернуть шею. А на учебу это не аналогично. – А что аналогично на учебу? – Она элементарно не знала, что заявить. Этот конюх не хотел заискивать перед принцессой! – Учеба – это когда исполняют данное, а не создают все, что придет в голову. На упражнениях с муфтием сможете выслушивать или не выслушивать, ежели он дозволяет, а в седле необходимо делать то, что молвят, подругому элементарно свернете себе шею. Я ясно разъяснил? Рустем поставил в сторону седло, которое снял со спины лошади, и добавил: – Я скажу Повелителю, что вам более не стоит обучаться колесить верхом. Для такого, чтоб хулиганить, вы довольно опытны, султанша, а для суровой учебы не пригодны. – Почему это?! – взвилась Михримах. – Не способны задумчиво и основательно касаться к занятию. Извините, у меня немало работы. Уже в двери конюшни его догнал ее возглас: – Я буду обучаться! Рустем обернулся, пожал плечами. – Вряд ли некто согласится так рисковать… Михримах догнала мирахура в самой конюшне: – Вы будете меня изучать! – Нет. – Да! Он только негативно покачал башкой. – Еще поглядим! Глядя вдогон султанше, Рустем сокрушенно вздохнул. Ему чрезвычайно нравились лошади вообщем и султанские вособенности, в конюшне Сулеймана красивые образцы, истина, султан предпочитал арабскую породу, а ему нравились наиболее тонкие текинцы, но не это основное. Главное – сами лошади – красивые, гордые животные… А сейчас будетнеобходимо учиться чем-то иным. Всем понятно, что Повелитель исполняет хотькакой прихоть единой дочери. Учить ее при таком отношении, как вданныймомент, – означает дерзать ее и собственной башкой. На это не отважится никто, а повиноваться строптивая инфанта элементарно не способна, не приучена с детства. Рустем уже мысленно принял заключение умолять Повелителя выслать его куда-нибудь на иную работу, пусть даже конюхом в иную конюшню. Обошел все стойла, попрощался с всякой лошадью, побеседовал с конюхами… Все понимали отчего и сочувствовали мирахуру. Не повезло, попал под руку самой капризной девушке империи. На последующий день султан пришел совместно с дочерью. Рустем глядел беспрепятственно; чему быть, такого не избегать, вины за собой он не ощущал. – Рустем-ага, отчего вы отказываетесь изучать Михримах Султан? – Султанша не хочет обучаться, а я не хочу, чтоб под моим приглядом она свернула себе шею. – Она пришла принестиизвинения и попросить продлить учебу. Кажется, глаза вытаращили даже лошади. Михримах Султан пришла принестиизвинения?! Это что, новенькая шутка? – Рустем-ага, просьба, простите меня и научите всему, что умеете сами. А в зеленых очах вызов. Какое прощение?! – Михримах Султан, обучить вас всему, что умею я, не могу, я все же сильней вас. Учить буду при условии, что вы будете повиноваться потребностям. Султан глядел на дочь язвительно. Она поджала губки. – Я буду повиноваться и делать ваши запросы. – Надеюсь, – пробормотал Рустем, предчувствуя новейший шаг мучений. На пару дней ее хватило, в первый день под присмотром отца вообщем была паинькой. Зато потом… Поняв, что ничто не поменялось, Рустем элементарно догнал ее, схватил ее лошадка под уздцы и принудил остановиться. Соскочил сам, принудил слезть Михримах и тихо повел лошадок в поводу назад. – Эй, а я? – Идите сами, я не хочу гробить лошадка и дерзать вашей жизнью, а выслушивать вы не хотите. Она догнала, попробовала приостановить. – Я поеду шагом. – Вы сходите, и более занятий не станет. – Что я сделала не так? – Султанша! – Глаза мирахура глядели язвительно. – Вы же отлично понимаете сами. – Ладно, я более не буду. Действительно не буду. Но мне скучно повторять эти подпрыгивания! – Вы всю жизнь собираетесь садиться с моей руки и с подсаживанием? – А как нужно? – Птицей взлетать в седло, чуть коснувшись стремени, а не плюхаться ранцем. Ей стало забавно, поначалу прыснула, позже залилась звонким, серебристым хохотом. – Я плюхаюсь, как мешок? – С требухой! – Но Повелителю также подставляют руку под стремя. Вы же сами подставляете. – Вы не Повелитель. И вообщем, вы будете обучаться или болтать?! Зеленые глаза глядели с изумлением. Она обязана была покориться, а он отыскал чем заинтриговать, сообразив, в чем принцессе и истина тяжко, а в чем элементарно скучно. Немного погодя Михримах вправду взлетала в седло птицей, чуть коснувшись стремян и приводя в удивление всех видевших это. Однако признательности Рустем не дождался. Не имея способности капризничать или действовать, как вздумается, Михримах принялась насмешничать. Недаром разговаривали, что у принцессы язычок, как бритва, – что откроет рот, то кого-либо порежет. Но и тут ничто не получилось, у мирахура собственный не наименее острый, отвечал так же. Трудность была лишь в том, чтоб не перешагнуть рубеж, вспоминая, что перед ним женщина, да еще и инфанта. Михримах уже научилась всему, чему мог обучить он, не все же можетбыть для женщины, но продолжала колесить с ним. И вот сейчас мирахура ожидало новое предназначение, и Рустем не мог взятьвтолк, рад этому или нет. Чувствовал, что станет тосковать по данной задире и ее насмешкам. – Рустем-ага, разве вы не целите в Великие визири? – Бровь принцессы вопросительно приподнялась, в гласе звучала искренняя шутка. Рустем ничто, несчитая шутки, и не ожидал от Михримах. Строптивая дочь султана без этого не может. Но и он способен отдать отпор; в конце концов, он ничем самой сиятельной насмешнице не должен, служит падишаху, а не ей. – Плох тот птенец, который не грезит взлететь, как орел, султанша. Я, как и хотькакой паша, воображаю работать Повелителю, находясь к нему как разрешено поближе. На все свобода Всевышнего и его Тени на Земле. Но Михримах таковыми смиренными и умными речами не смутишь, опять фыркнула: – Уж куда поближе – обращаться за его стремя! Или вы мечтаете начинать постельничим? – Нет, султанша, я воображаю элементарно работать Повелителю там, где он посчитает необходимым удерживать меня. Вам не нравится мое старание? Глаза боснийца глядели прямо и крепко, он не опасался таковых вопросов, не зная за собой вины. Михримах чуток смутилась, но вида не подала. Презрительно дернула плечиком и ушла, не ответив и не обернувшись. Рустем почему-то подумал, что ей станет чрезвычайно тяжело в жизни. Дочь султана не самая прекрасная, но самая занозистая, она какбудто проживает для такого, чтоб всем кидать вызов. Зачем совершенно юной девушке необходимо обучаться палить из кривизна или колесить в мужском седле, вырядившись в мужскую одежду? Никому иному непозволительно, а султанская дочь ездит, стреляет и ведет себя, какбудто она сын, а не дочь. Он не стал произносить, что завтра уезжает в дальний Диярбакыр, на самую окраину империи, а когда возвратится, не понятно. Султанскую дочь это совсем не обязано тревожить. Какой-то босниец, некий мирахур( правящий султанской конюшней) стал бейлербеем окраинного Диярбакыра… Велика весть! Рустем-паша также пострадал вследствии собственного языка, острослов не угодил Великому визирю Аяз Мехмеду-паше, тот и выслал острослова в дальний Диярбакыр. Султан, услышав такое предписание Великого визиря, промолчал. С иной стороны, Рустем становился пашой, подругому как в санджаке ему такового не заполучить. Для себя босниец решил, что Диярбакыр не ужаснее Стамбула, там по последней мерке нет Аяза-паши. А сейчас внезапно понял, что станет тосковать по стычкам с принцессой. Но тут сожалеть не о чем, все одинаково ее быстро выдадут замуж, а замужняя дама обучаться колесить верхом( чему ее изучать, уже издавна отлично держится в седле) или элементарно болтать с кем бы то ни было не будет. Михримах и хозяйка это соображает, а поэтому злится. Волю терять никому не хочется… Рустем опять подумал о том, как тяжко станет строптивой султанше в жизни. Но он непродолжительно раздумывал о доле Михримах Султан, собственных хлопот по гортань, необходимо дать все дела в конюшне, строго-настрого покарать всем, чтоб наблюдали за конем Повелителя особо… Даже уезжая в далекие края, он ощущал себя серьезным за конюшню султана. У Михримах лишь братья, Роксолана родила супругу пятерых сыновей и дочь. Сестра по папе Разие, рожденная Махидевран Султан, уехала с ней в Манису, когда шехзаде Мустафа отправился туда обучаться правлению. С Разие Михримах практически и не встречалась, Махидевран и Росколана усердно не подмечали друг друга, а их детки не дружили. Тон задавал старший из шехзаде, Мустафа. Мустафа был третьим сыном султана; точнее, все трое родились, когда Сулейман сам был еще шехзаде, главным рожденным у него как у Повелителя оказался Мехмед – старший из сыновей Роксоланы. Двух старших братьев Мустафы – Махмуда и Мурада – беспощадная заболевание унесла в год рождения старшего сына Роксоланы. Через некотороеколичество лет унесла оспа и другого из сыновей удивительной султанши – Абдуллу. Но все одинаково оставались Мехмед, ставший родительским фаворитом, ленивый толстяк Селим, настойчивый и самолюбивый Баязид и покалеченный Джихангир, которому в детстве испортили спинку, но обвинили в том его мама Хуррем. Все детки, несчитая Джихангира, погодки; меньший родился практически чрез 6 лет после Баязида. Им бы вырастать попарно – Мехмеду и Михримах, которая более схожа на шехзаде, чем на принцессу, Селиму с Баязидом, а уж больному Джихангиру раздельно. Мехмед и Михримах вправду дружили, Селим обретался с ними вблизи, ни на что не претендуя, а вот Баязида отвергали, и это ужасно задевало шехзаде, который издавна обогнал Селима в развитии. Все понимали, что это ошибочно и может привести к беде, но никто ничто не менял, поэтому что так относился к собственным детям умный Повелитель. Значит, так тому и быть. Предстояла еще сражение за трон меж Мехмедом и Мустафой, любой их которых был благороден трона. Мустафа старший и по праву считал престол после отца собственным, его поддерживали янычары, обожали в армии, он умен, неплох собой, силен и амбициозен, он на 6 лет ветше Мехмеда. Но старший из сыновей Роксоланы реальный любимчик родителей, он рожден уже султаном Сулейманом, а не Сулейманом – преемником престола. Мехмед также умен, искрометно интеллигентен, неплох собой и обожаем многими. Шехзаде не испортила родительская влюбленность, как могло случится, он с честью нес этот груз ожиданий – пытался быть наилучшим во всем. Удавалось. За ним тянулась сестра, это началось само собой, когда были совершенно детьми, элементарно Михримах только на 7 месяцев младше брата, поэтому все требовала себе, как Мехмед. Султану понравилось, в итоге принцессу воспитали быстрее как царевича. Вот и итог; другие итоги перекосов обучения и расположения еще спереди и не замедлят сказаться… Но трудности султанской семьи Рустем оставил в Стамбуле, отправляясь в дальний, одинокий на самой границе с персами Диярбакыр. Конечно, юго-восточней лежит еще Курдистан, и имеется тот же Шехризор, но конкретно эти места доставляют особенное волнение. Диярбакыр – одна из главных точек на Великом шелковом пути, поэтому обязан отлично охраняться и гарантировать сохранность округи. Безопасность торговых путей нередко нужней сохранности отдельных городов. Город разрешено отбить, ежели его утратили, а вот возвратить доверие торговцев, какие, прослышав о разбойниках или боевых стычках, обогнут эту местность или вообщем не повезут продукты, куда трудней. От Диярбакыра до Стамбула полтора-два месяца обыденного пути, а то и более, поэтому что чрез горы, где прямо не проедешь. Гонцы ездят за две недели, но то гонцы; бейлербею так стремиться не престало, но ежели месяц туда, да месяц назад, да в столице два месяца пробыть… вот и нет лучшего времени года, когда еще не печет, но уже не стелются туманы и не дуют чокнутые ветра. Много ли наездишься? Аяз-паша расстарался, посылая насмешника мирахура в дальний санджак. Дальше станет – меньше проблем от его языка, а то такого и смотри на хохот поднимет! Рустем согласился( а разве могло быть подругому?). Сулейман достаточно скоро ощутил, что ему не хватает острослова вблизи, но сходу отдавать Рустема – сейчас уже пашу, не стал: решил пусть побудет там. А Рустему понравилось, разве что тосковал по султанской семье, которая стала практически близкий, и султанской конюшне, не наименее ценный. Но скоро утих. Ездил по окружении, следил за строительством новейших караван-сараев в Диярбакыре и Мосуле, длительно рассматривал руины древнейшей цитадели Ниневия, думая о бренности только сущего на Земле… Смотрел на строения Диярбакыра, подсчитывая, насколько поколений людей сменилось на данной земле до него, ужасался числу. Потом ассоциировал с старыми руинами на ином сберегаю и разумел, что люди вообщем забывают свою историю. Кто жил там? Чем они занимались, о чем задумывались, желали, на что полагались? Чем более раздумывал, тем более разумел, что полагались на мир и неплохую погоду, на то, что любимые дамы родят здоровых деток, какие возрастут неплохими людьми и не бросят собственных родителей в старости. О чем еще может мечтать человек, возделывая землю или строя городка, отводя воду или выращивая детей? Но тут же задумывался о том, что совсем не одни храмы стояли на том сберегаю, не лишь жилые кварталы; было это все окружено крепостной стеной, она и сохранилась более только. Крепостные стенки сооружают как охрану от противников, означает, и враги были, и набеги, и борьбы. Всегда борьбы, насколько люди живут на Земле. Рустем-паша опасался таковых идей, они приводили к нехорошему выводу бесполезности самого существования. Он пытался обосновать себе, что можетбытьполезен уже тем, что прочно владеет Диярбакыр, а означает, иранский шах Тахмасп не рискнет атаковать на земли, принадлежащие османам. Рустем вправду отлично держал Диярбакыр, но не лишь держал, вставали новейшие караван-сараи, раскрылся новейший рынок… Он внушал торговцам: к чему самим везти продукты чрез горы Анатолии, ежели их разрешено с выгодой реализовать в Диярбакыре и с золотом возвратиться назад? Находились те, кому такое предписание нравилось. И продукты в Стамбул везли уже караваны бейлербея Диярбакыра. Всем рентабельно, всем комфортно. В закрома Рустема-паши потекло золото покуда ручейком, но сильным. И в Диярбакыре довольны, поэтому что нашлась служба почтивсем. Торговля – большое дело, она может подкармливать и приводить огромную выручка, необходимо лишь увидеть выгоду и суметь вытянуть ее. И внезапно гонец из Стамбула от Повелителя. Рустем-паша воспринимал письмо осторожно, какбудто в нем могла таиться ядовитая змея. Старался вида не демонстрировать, но сердце-то забилось беспокойно. Султан вызывал к себе… Что это могло означать? Кто-то посетовал? Некому. Донесли, оговорили? Это можетбыть. Но делать нечего, собрал волю в ростовщик, дал крайние постановления и отправился по зову Повелителя. Ехал и довольствовался, что не было в Диярбакыре гарема, не было деток, не успел ни к кому прикипеть душой. Вдруг не возвратится? То, что не возвратится, понимали почтивсе, элементарно так в Стамбул внезапно не зовут. Либо поднятие ожидает Рустема-пашу, или башка с плеч. В всяком случае сожалели, поэтому что правил деловито. Да, нажился, но таккак не взятками, а опытными делами. Каждый бы предводитель так наживался, давая работу иным, цены бы чиновникам не было… Чем поближе Стамбул, тем беспокойней на сердечко, желая никакой вины за собой не ощущал. В Малатье тревожился еще недостаточно, а вот в Анкаре сердечко заныло уже по-настоящему. В Измите замешкался вследствии ненастья, зато сходил к купцу лошадьми, поглядел текинцев, от этого на душе мало полегчало, но чрез Босфор переправлялся, смотря на дворцовые строения на той стороне и гадая, не крайний ли раз катит. Все могло быть… Новый учитель В Стамбуле ничто не поменялось, так же галдел град, на улицах толчея, у ворот замка молчаливые янычары, тишь уже во другом дворе… Рустема повстречал Анас-ага, евнух султана. Хотелось спросить, не знает ли что, но паша сдержался, не годится требовать. – Рустем-паша, рады вас созидать! Проходите, проходите. Для вас готовы покои и все прочее. – Что прочее, Анас-ага? – Слуги. Мы выделили двоих, зная, что вы приедете со своими. Ваш гарем быстро прибудет? – Я без гарема, Анас-ага. От сердца отлегло, внимание о прислуга и гареме значила, что голову валить не намереваются, во каждом случае сходу. – Скажу по секрету, Рустем-паша, – зашептал евнух, – о вас тут такие слухи ходят… Рустем рассмеялся; показалось, что и солнце засветило яснее, и не так уж бесшумно во другом дворе Топкапы, даже птицы вон поют. – Какие, Анас-ага? – Что вы там прямо на золоте едите и золотом ступени замка выстлали! – Кажется, шепот аги услышали все во дворе. Во каждом случае, Рустем увидел, как некотороеколичество человек повернулись в их сторону. Ему закивали, приветствуя. – Лгут зря! Нет нималейшего золота, желая заработок имеется. – Рустем-паша, вы ли это? Этот гулкий глас он не мог перепутать ни с каким иным. Голос принадлежал единой дочери султана, былей воспитаннице самого Рустема, которую тот в должности мирахура изучал вольно обращаться в седле. Талантливая воспитанница. – Я, султанша… Рустем даже не сходу узнал Михримах Султан, не сходу сообразил, что вот эта эластичная, как тросточка, женщина, нижняя половина лица которой закрыта яшмаком, и имеется его беспокойная воспитанница. А когда сообразил, непроизвольно неслышно рассмеялся. Принцесса увидела, дернула плечиком( она, естественно, она! Кто еще может вот так фыркать?). – Почему вам забавно, Рустем-паша? – Впервые вижу вас с яшмаком, султанша. – Что в этом забавного? – Мне не забавно, элементарно сообразил, что вы повзрослели. Она не знала, что ответствовать, а он глядел и глядел. Рустем отлично помнил ее лицо, помнил, как поджимает инфанта губы, когда не знает, как оспорить, желая такое случается изредка, как раздуваются от возмущения ноздри маленького носика… Это все казалось таковым дальним и родным, какбудто в детство возвратился. А таккак отсутствовал только год с небольшим… Оказывается, он заскучал по строптивой красавице. – Султанша, вы ездите верхом? – Езжу. В гласе досада, означает, кое-что не так. – Ваша возлюбленная кобыла в порядке? – Нет! За ней недоглядели. Вот оно что… – Я подарю вам новейшую. Есть на примете красавица, строптивая мало, но хороша… Он уже знал, что непременно купит и даст Михримах ту лошадка, которую видел вчера, насколько бы торговец ни запросил. Договорить не отдали, Анас-ага подгонял: – Рустем-паша, вас ожидает Повелитель. Только поклонился, она ответила кивком… По пути в султанский кабинет успел выслать человека к купцу в Измит, заявить, чтоб не продавал вчерашнюю лошадка, мол, еще раз посмотрит и поторгуется… а еще чтоб намекнул, что ежели сговорятся, то лошадка может угодить в султанскую конюшню и имя поставщика прозвучит там же… Рустем никогда не тратил средств зря и умел доставать их. Диярбакыр очень прибавил за год в обеспеченности, новейший бейлербей оказался изворотливым владельцем. Повелитель принял его с ухмылкой: – Рустем-паша, мы рады вас созидать. Наслышаны о ваших успехах в Диярбакыре. – Повелитель, для меня верховная заслуга – ваша хвала. Сказал и опешил сам себе. Всегда произнести льстивые, как считал, слова было тяжко, душу воротило. Но вданныймомент это не лесть, ощущал, что и действительно рад созидать султана, счастлив его хвалой. Повелитель на 6 лет ветше его самого, но какбудто отец. Долго разговаривали о том, что еще необходимо изготовить на восточных границах, как закрепить, чтоб шах Тахмасп не волновал восточные рубежи, что вообщем необходимо не лишь Диярбакыру, но и всей Анатолии – азиатской доли империи. Закончилась разговор и совсем нежданно для Рустема-паши. – Мы решили, что вы довольно разобрались с делами в Диярбакыре, а поэтому сможете начинать бейлербеем всей Анатолии. – Восточной Анатолии? – осторожно поинтересовался Рустем. – Я же произнес: всей, – ухмыльнулся Сулейман. Рустем почему-то направил интерес на это " я ", традиционно Повелитель произносил " мы ". " Я " обозначало особенное состояние. – Всей азиатской доли. Других бейлербеев не принижайте, но в делах разберитесь. Сумейте взятьвтолк, что какому санджаку необходимо, что где не хватает и в защите, и в ежедневных делах, и в развитии. Год даю на такое разбирательство. Рустем желал спросить, отчего год и что позже, но кто же задает вопросы султану? Промолчал. Сулейман пристально следил за собственным ставленником, почему-то кивнул, следовательно, Рустем оправдал какие-то его ожидания, порекомендовал: – Семью перевезите в Стамбул. Дворец найдем. Все одинаково год будетнеобходимо вести в разъездах. – У меня нет семьи, Повелитель. Бровь султана чуток приподнялась. – Нет деток? – Нет. – Почему? – Трое сыновей, рожденных наложницами, погибли в детстве, а вданныймомент и гарема нет. Я не стал вмешивать в Диярбакыре. – Хорошо, тут заведете. – Повелитель, – нежданно для себя внезапно попросил Рустем, – позволите презентовать Михримах Султан новейшую лошадка. Султанша произнесла, что ее кобылу загубили… Сулейман пристально поглядел на Рустема-пашу, кивнул: – Разрешаю. Вы успели выяснить, как дела на конюшне? – На конюшне нет, Повелитель, сходу отправился сюда. Но повстречал Михримах Султан, она произнесла о собственной лошади. У меня имеется на примете в Измите. Сулейман ухмыльнулся: – Дарите. – А… поездить вблизи с ней разрешено? Я не знаю характера лошади. – Что за конь? – Текинская кобыла. Двухгодовалая, юная совершенно. Немного строптива. Видел вчера, сейчас выслал, чтоб приобрели для султанши. Сулейман рассмеялся: – В тебе так и произносит впрошлом мирахур. Хорошо, лишь бери с собой шехзаде. И опять Рустем поразился практически родственному тону султана. Рустем метнулся на иную сторону Босфора, в Измит, где подрядчик ахалтекинской породы лошадок от туркменов готовил животных к поездке в Стамбул. Не жалея средств, прикупил еще 3-х красавцев кроме той кобылки, чтоб без обид презентовать и троим шехзаде. торгаш все цокал языком и нахваливал продукт, но Рустем скоро указал на недочеты 2-ух остальных коней, которых отверг, и тот сник, осмыслив, что перед ним спец. Но тут же взбодрился, поэтому что знатоку постоянно славно побеседовать с себе схожим. – Ахалтекинцы не военные лошади, быстрее для красоты, для наслаждения. Или для скачек… – Знаю, – кивнул Рустем, – для принцев беру. – Ух ты! – непроизвольно ахнул купец. И тут же осторожно уточнил: – А… кобылку? – Для принцессы. За обязательство именовать в султанской конюшне имя поставщика ахалтекинцев и за то, что Рустем брал сходу 4 коней, купец значительно свалил стоимость. Еще чрез день подарки были со всяческими предосторожностями переправлены в Стамбул и приведены во дворец. Не желая укрывать естественную красу животных, Рустем даже не стал накидывать на них попоны. Михримах обомлела, увидев тонконогую красавицу, нервозно прядущую чуткими ушами. Как зачарованная, подошла к лошади, осторожно провела пальцами по лебединой шее, тронула высочайшей холки… У текинцев прекрасная, какбудто атласная шкура, фактически нет гривы, огромные влажные, чуток раскосые глаза, длинные изящные лапти и высочайший рост, но вособенности превосходна лебединая шея, их ни с кем не спутаешь. Туркменское племя теке взыскательно смотрит, чтоб порода не смешивалась ни с какой-никакой иной, оно такого стоит, даже арабские скакуны наименее изящны. Если и даровать султанше лошадка, то конкретно такую. Тем наиболее Михримах, неплохой наезднице, способной поставить не лишь экстерьер, но и скаковые свойства кобылы. Под атласной кожей ходуном прогуливались холмы мускул, на лбу белоснежная звездочка… – Какая… как ее зовут? Имя у лошади благоприятное – Юлдуз, то имеется Звезда. – Юлдуз… – Осторожно, какбудто опасаясь ранить нежную кожу, опять погладила шею собственной лошади Михримах. Кобыла лишь покосила оком на новейшую владелицу. Евнух подал принцессе кусок пища, та протянула презент лошади. Юлдуз осторожно приняла хлеб, дважды кивнула, какбудто благодаря за интерес. А шехзаде рассматривали собственных коней. Все неплохи! Рустем потрудился, у всякого царевича лошадка собственной масти: у старшего, Мехмеда, черный красавчик, у Селима серый в яблоках, у Баязида изабелловой. Баязид блестел очами на Рустема-пашу. – Рустем-паша, это в Диярбакыре такие лошади? Тот рассмеялся. – Нет, я прикупил их в Измите. Решил, что шехзаде и султанше необходимы прекрасные, крепкие в беге кони. Это текинская порода из местечка Ахал. Михримах уже пришла в себя и прислушивалась к беседы младшего брата с пашой. Баязиду досталась белоснежная лошадка, через узкую кожу которой просвечивали вены. На такую даже садиться ужасно. – Паша, а поездить на ней разрешено? Рустем рассмеялся. – Конечно, шехзаде, для такого и подарена. Только поначалу подружись. Текинцы – лошади чрезвычайно крепкие и послушные владельцу, но строптивые, с ними непременно необходимо подружиться. Султан также получился поглядеть. Цокал языком, восхищенно блестел глазами… – Повелитель, вам привезут текинца, лишь скажите какой-никакой масти. – Гнедой, как у Михримах Султан. – С белой звездочкой? – Можно без звезды. Хороши текинцы все же! До вечера копались с лошадьми. Рустем разъяснял, что текинцы собственных лошадок не купают в воде, совершают это в песке. – Почему? – ахнул Баязид. – Лошади обожают воду. – Не все. Эти выведены там, где воды недостаточно, а песок куда похлеще, вот и разрешают коням валяться в песке. От этого шкура лишь глаже делается. – А отчего у них копна малая? – Порода таковая. Шехзаде Мехмед покачал башкой: – Даже не верится, что эти лошади настолько выносливы, как вы утверждаете, паша. – Убедитесь сами. Управлять всей Анатолией – дело не элементарно хлопотное, оно не оставляло времени ни на что иное и требовало нескончаемых разъездов. Рустем почаще отсутствовал, чем находился в Стамбуле, но как лишь возвращался, торопился в конюшню не столько лошадок поглядеть, насколько выяснить, кто из шехзаде и как нередко ездил. Чаще только выезжал Баязид; паренек жаждал нагнать старших, его не так издавна пересадили в огромное седло после детского, навыков еще нет, но за лошадью ухаживал истово, даже песок для его Бараката( " Дара ") с побережья привозили. А вот инфанта свою Юлдуз, следовательно, гоняла где попало, лошадка занозила ногу. Ни владелица, ни недотепа конюх сходу не направили интерес, и сейчас Юлдуз хромала шибко. Когда Рустем впервыйраз после собственного подарка зашел на конюшню, то поймал там конкретно младшего из шехзаде. Самый небольшой из принцев, Джихангир, еще очень слаб, чтоб колесить верхом, у мальчика сходу после рождения испорчена поясница, она изогнулась, но не горбом, как прогуливались слухи по Бедестану, а вбок, поэтому и рост меньше обыденного, и мускулы слабоваты. Малышу восьмой год, он умненький, схватчивый, но светло, что совсем искалечен. Жаль… Джихангир также крутился в конюшне, он пытался быть вблизи с братом. Лала Мустафа, учитель младших принцев, приветствовал это, но для Баязида Джихангир обуза, и Баязида также взятьвтолк разрешено, он рвется обосновать папе, что никак не ужаснее Селима, который только на год ветше, поэтому тащить за собой Джихангира принцу в тягость. – Рустем-паша! – обрадовались оба царевича. Баязид тут же повел демонстрировать собственного Бараката, хвалиться, что не допустил ничто, что могло бы усугубить положение коня. – А у меня когда-либо станет своя лошадка? – неслышно поинтересовался Джихангир. Рустем ощутил укол в сердечко, царевич таккак не повинен в собственной заболевания. – Конечно, шехзаде. Скоро привезут и вашу. Просто подберут низкую лошадку… Баязид фыркнул. – Как для девчонки! Паша продолжил, какбудто не заметив этого уточнения: – …и я научу вас отлично обращаться в седле. – Правда?! – Да, сейчас и начнем. – Лошадь привезут сейчас?! – опять ахнул несчастный малютка, глаза которого горели, как уголья. – Нет, лошадка привезут позднее, но в седле разрешено обучаться обращаться и на моей. У меня неплохой конь, он не сбросит. – Я буду колесить на лошади паши! Баязид обиженно фыркнул. – Тебе бы на осле колесить, а не на лошади. – Шехзаде, – покачал башкой Рустем, – ежели вы желаете обучаться у меня, то выбросите из головы глупости. В тот день он достаточно продолжительно занимался с обоими принцами. Несмотря на увечье, Джихангир достаточно прочно держался в седле даже на большущий лошади. Баязид и такого лучше, он уже слился со собственным конем, наездник и лошадка понимали друг друга с малейшего движения. Текинцы – чрезвычайно разумные и послушные кони, они строптивы, но ежели таковой конь принял владельца, то никогда не сбросит, не будет капризничать даже себе в вред. На последующий день покататься верхом решили все, в том числе Михримах. Едва завидев Рустема, инфанта заявила: – Ваша кобыла хромает! – У меня жеребец, султанша, а хромает ваша кобыла Юлдуз. Я уже видел и произнес, как врачевать ее ногу. На Михримах покой Рустема-паши действовало, какбудто обида. Невозможность вывести визиря из себя заключало из состояния равновесия( а случалось ли оно?) саму принцессу. Вотан вид безмятежного, рассудительного Рустема-паши раздражал Михримах сильней всех оскорблений. И ничем его не пробьешь! Это покой принуждало султанскую дочь опять и опять задевать визиря и даже дерзить ему. А еще она ревновала. Сама себе не сознаваясь, ревновала пашу к братьям, вособенности к Баязиду, которого тот во время собственного присутствия в Стамбуле изучал верховой езде. Лала Мустафа, учитель младших шехзаде Селима и Баязида, был рад сбросить с себя такую ношу, он уже немолод. Тем наиболее шехзаде Баязид не знал спокойствия, желая обосновать, что он не меньше не лишь Селима, но и Мехмеда, который ветше на 4 года. Султан распорядился выбывать самим, собираясь нагнать деток чуток позднее. Не слушая совета Рустема и конюхов покуда бросить Юлдуз в конюшне и присесть на иную лошадка, Михримах выехала на собственной, чуток прихрамывающей. Ехали медлительно: спереди взрослые Мехмед и Михримах, за ними Селим, Баязид и Рустем-паша, пристально прислушивающийся к разговоре принцев. Разговор у Мехмеда и Михримах шел о дальнейшем походе султана, в который строптивая инфанта намеревалась тронуться совместно с папой и никак не колебалась, что тот поймет ее с собой. – Я также схожу в поход с Повелителем! – по-мальчишечьи громко практически выкрикнул Баязид. Ему двенадцать, глас ломался, приличные басовитые ноты заменялись петушиными руладами. Братья засмеялись: Мехмед добро, Селим язвительно. Михримах ворчливо покосилась на Баязида: пожизненно этот мальчик путается под ногами у зрелых! Она и Селима не признавала, для принцессы существовал лишь старший Мехмед, с которым стоило конкурировать, на кого приравниваться. – Ты поначалу в санджак отправься! – фыркнула Михримах. Баязид горячился: – Мехмед и Селим также не правят санджаками! Я поеду совместно с папой! Он обещал. – Поедешь, поедешь! – невообразимо рассмеялась в протест инфанта. – Только обрезание поначалу проведут… лет чрез пять… – Хэй! – не выдержал издевательств Баязид, пустив собственного галопом. Умный жеребец, какбудто почувствовав обиду молодого владельца, брал быстро. Текинцы – красивые скаковые лошади, лишь пыль полетела из-под тонких копыт, и белоснежный хвост взвился… Михримах с досадой фыркнула, ее Юлдуз еще невозможно запускать галопом, не так зажила нога. – Эй, – кивнула инфанта Селиму, – ты допустишь, чтоб Баязид опередил тебя? – А отчего меня? Вон имеется Мехмед, пусть он и настигает. – М! – яростно выкрикнула Михримах. От этого Селима толку нималейшего, а Баязид все более отдалялся. – Мехмед?! Старший брат пожал плечами. – Зачем, сестра? Пусть Баязид порезвится. Зло сжав зубы, Михримах хлестнула свою кобылу. Бедная Юлдуз, не ждавшая такового обращения, в первое мгновенье вздыбилась, но послушала владелицу и пустилась практически в галоп, серьезно припадая на одну ногу. – Загубит лошадка! – Мехмед также тронул вороного, но его уже обогнал Рустем-паша. Конечно, Михримах не получилось нагнать Баязида; во-первых, тот ускакал очень далековато, во-вторых, ее скоро догнал Рустем и поймал поводья несчастной Юлдуз. – Стой! Кобыла послушала не владелицу, а Рустема-пашу, который развернул лошадок и принудил равномерно понизить прыть бега. – Ты!.. Ты!.. – заскрипела зубами Михримах, стараясь выхватить предлог у Рустема, но тот держал прочно, не обращая интереса на разъяренную принцессу. Они не видели, что за всем следит уже подъехавший султан. Ко времени возвращения к остальным обе лошади шли шагом, Михримах сидела прямо, не смотря ни на Рустема, ни даже куда катит Юлдуз опять шибко прихрамывала. Подъехав к всадникам, Рустем спрыгнул на землю, скоро поклонился султану. – Повелитель… И тут же подставил сложенные руки, чтоб могла спрыгнуть на землю Михримах. Оставаться на лошади было вздорно, принцессе довелось скинуть, но, воспользовавшись услугой Рустема, она не упустила способности уколоть визиря: – Только на это и способен. Тот неслышно ответил: – Вы не способны и на это. Не обращая интереса на обомлевшую принцессу, он опять поклонился султану. – Повелитель, шехзаде Баязид пытается мощь собственного коня. А лошадка султанши некотороеколичество дней обратно ранила ногу, ей нужен неплохой отдых. Вы разрешите выслать лошадка султанши в конюшню и нагнать шехзаде? – Да, Рустем-паша. Рустем кивнул слугам, подхватившим поводья Юлдуз. Вскакивая в седло собственного коня, Рустем все же услышал, как султан укорил дочь: – К чему загонять лошадка, которая хромает? Что ответила султанша, он уже не слышал, поэтому что галопом мчался к точке на горизонте. Белый атласный конь Баязида, естественно, неплох, но сам шехзаде покуда неразумен, может загнать красавчика без толку. Баязид и сам сообразил, что гоняет зря, оглянувшись и осмыслив, что ни братья, ни сестра его не преследуют, сбавил бег коня. Когда Рустем все же догнал обиженного царевича, Баязид огрызнулся: – Вы длячего тут?! – Шехзаде, Повелитель приехал. Нужно возвратиться. – Повелитель рассержен? – Пока нет. Я произнес, что вы решили испытать бег собственного коня. Давайте я вам кое-что покажу. И Рустем, какбудто ничто не вышло, взялся изучать молодого царевича верно высылать коня в галоп. – У вас неплохой конь, шехзаде, не ужаснее, чем у братьев. Постарайтесь не загубить, он вам еще понадобится. – Рустем-паша, Повелитель вправду не разгневался? Рустем разумел, что мальчику нестерпимо и неуважение со стороны братьев и сестры, которое тот непрерывно проверяет, и ярость султана, который может начать его личная несдержанность. Но как совладать этому практически ребенку со своими чувствами, ежели отец его практически не подмечает, братья не считают одинаковым, а сестра и совсем изводит своими придирками? – Шехзаде, благородный человек обязан мочь удерживать свои эмоции, что бы это ни стоило. Внутри горите праведным бешенством, но снаружи воли эмоциям не давайте. Повелителю скажем, что вы удостоверились в плюсах собственного коня, а на братьев и вособенности сестру пытайтесь не направлять интереса. Если желаете, я поучу вас секретам верховой езды. И неким иным также. – Хочу! – заблестел очами Баязид. – Вот и договорились. Догоняйте! Они примчались башка к голове коней. Конечно, Рустем элементарно позволил младшему принцу это изготовить, но опытнейший взор султана обязан был увидеть, что особенно подаваться визирю не довелось; для собственных 12-ти лет шехзаде держался в седле отлично. – Повелитель, Рустем-паша подарил мне красивого коня! Соскочив на землю без поддержке слуг, Баязид подошел к султану и поцеловал подол его халата. Сулейман снизошел до хвалы: – Ты отлично держишься в седле, Баязид. Кто изучал тебя? – В крайние дни Рустем-паша. На этом коне он. – Рустем-паша не запамятовал собственной службы мирахуром? – рассмеялся султан. – Не забывайте и об главных обязанностях, Рустем-паша. Нам пора ворачиваться, во замке немало дел. Вот и вся хвала. Михримах, вынужденная присесть на запасную лошадка, язвительно поглядела на младшего брата. – Ты запамятовал попроситься в поход, Баязид. Самое время. Тот начал вербовать воздух в легкие, чтоб заявить чего-нибудь резкое в протест, но столкнулся с предостерегающим взором Рустема и… только только ухмыльнулся: – Всему родное время, сестрица. Я еще наберусь эксперимента, чтоб состязаться не лишь с тобой, но и с самим Повелителем. Ты так и не сумела нагнать меня? Не обращая интереса на ее слова о захромавшей Юлдуз и том, что стараться за мальчишками недостойно, Баязид опять пустил Бараката вскачь. Рустем направил интерес на взор, которым султан проводил сына. Любви в отцовском взоре не было… Почему Повелитель не обожает Баязида? Конечно, с Мехмедом тому не сравниться, точнее, покуда не сравниться, но Баязид вданныймомент может и знает куда более, чем знал и умел его старший брат в те же годы, все же меж ними 4 года различия, а в таком возрасте это много. Рустем вспомнил о том, что шехзаде до сих пор не устроили обрезание. Чего Повелитель ожидает – взросления младшего из шехзаде? Но покуда Джихангир войдет в подходящий возраст, Баязиду станет пора жениться. Решив, что необходимо побеседовать с наставником шехзаде Лалой Мустафой, Баязид возвратился думами к лошади принцессы. – Султанша, вашей Юлдуз необходимо позволить элементарно постоять в конюшне недельку. Но и позже месяц миловать. Если вы доведете все до мощной боли, сможете утратить дружбу с лошадью, это обернется бедой. Юлдуз – лошадка строптивая, но послушная, не испытывайте эту верность без нищеты. – Я незабываю об этом, – с досадой ответила Михримах. Она вправду досадовала на себя за то, что поддалась ненужному порыву и обидела лошадка. Глупо вышло, но к чему этот паша выговаривает, какбудто она хозяйка не соображает! Раздражение на себя переросло в недовольство на Рустема. Вечно он прав! – Помните об этом не лишь когда лошадка хромает, но и когда вы в ее седле. Рустем не стал прослушивать фырчание Михримах, отъехал к султану, на ходу пересказывая анонсы, какие требовали пусть не сурового, но желая бы мимолетного интереса Повелителя. Тот прослушивал кивая, но позже возвратился к вопросу о детях. – Рустем-паша, я гляжу, вы наладили дела с шехзаде Баязидом. – У меня отличные дела со всеми шехзаде, Повелитель. – Когда у вас отыщется время, присмотрите за его занятиями. – Вы желаете, чтоб я стал Лалой шехзаде Баязида? – Нет, но я хочу, чтоб вы помогли с ним Лале Мустафе. Рустем склонил голову. – Как прикажете, Повелитель. Лала Мустафа знает об этом? – Я скажу ему. – Чем конкретно мне заняться с шехзаде? Верховой ездой? Рустем отлично разумел, что чиновнику до мозга костей Кемальзаде Мустафе, к тому же пишущему историю Османов, куда более по душе седалище в библиотеке, чем внимание о лошадях или трезвон клинков. Так и имеется. – Можете клинком. Шехзаде обязаны удерживать меч лучше кого-то иного. Пока меч в руке султана поднят, головы его противников опущены. – Как прикажете, Повелитель. Рустем не стал напоминать, что Баязид владеет тренировочный меч полностью твердо, пожалуй, ужаснее, чем Мехмед, но лучше Селима. – С вашего позволения. – Он поклонился султану и пустил собственного коня вскачь, догоняя шехзаде. Баязид, спросив, что Рустем станет изучать его выездке и владению клинком по постановлению султана, пришел в восхищение. – Паша!.. – Шехзаде, вот первый урок: не вручать свои ощущения. Можете внутри орать от восторга, но снаружи оставайтесь безмятежным. Уже на последующий день начались занятия, доставлявшие обоим огромное наслаждение. Довольно скоро окружающие увидели, что Баязид стал немало сдержаннее. Он во всем пытался прогуляться на собственного новейшего наставника и более не орал от восторга и не топал ногами, ежели злился на Селима. Зато все почаще отвечал язвительно. Роксолана радовалась: паша оказывает неплохое воздействие на этого сына. Сулейман был осторожен. Баязид и без такого скрытен; ежели Рустем обучит шехзаде удерживать идеи при себе, кто знает, что выйдет. Михримах злилась: ее впрошлом учитель сейчас вытирал сопли младшему шехзаде! Принцесса неприкрыто ревновала Рустема-пашу к Баязиду, желая и хозяйка не осознавала это. И желая разумная инфанта умело укрывала свою горячность, это эмоция периодически прорывалось приступами раздражения. – Разве сейчас визири моего отца нянчат мальчишек? Рустема таковым не поймешь. Он тихо кивнул. – По поручению Повелителя я даю уроки верховой езды и клинка шехзаде Баязиду. Если вы хотите присоединиться, султанша, я буду рад. – Присоединиться к Баязиду?! – задохнулась от возмущения Михримах. Он не стал полемизировать, только склонил голову. – Я предложил… Михримах подумала, что у Рустема ловко выходит выказывать почтение так, что это почтение не постоянно безопасно. Паша прославился собственным острым языком, он осмеивал всех и всюду, даже пашей в Диване, поэтому его опасались, а те, кто ощущал, что может очутиться объектом шуток, даже не обожали. Но Рустем-паша никогда не дозволял себе острить над султанской семьей, даже над шехзаде. Однако шутка, которая часто сквозила в его очах, придавала совершенно другой значение произнесенным словам. – А вы лишь шехзаде учите? – нежданно для себя сказала Михримах. Она еще хозяйка не успела осмыслить мелькнувшую задумку, а язык уже произносил нужные слова. Рустем изумлённо поглядел на принцессу. – Я же лишь что внеспредложение вам… – Не меня – Эсмехан Султан! Конечно, Рустем знал племянницу Повелителя – дочь его сестры Шах Султан Эсмехан Султан, но никогда не слышал, чтоб та увлекалась владением клинком. – Султанша хочет обучаться обладать орудием? – Оружием? – нахмурила брови Михримах. – Нет, колесить верхом. Она сидит в седле, но не так отлично, как … – желала заявить " я ", но сказала другое, – …ваш любимчик Баязид. Рустем с трудом сдержал улыбку. Султанша готова вынудить его учиться верховой ездой с кем угодно, лишь бы отучить от Баязида. – Да, султанша, ежели позволит Повелитель. – Позволит! – хитро пообещала Михримах. Если правдиво, то Эсмехан совсем не собиралась обучаться колесить в мужском седле, а в женском и без Рустема-паши держалась отлично. Но разве разрешено отбиться, ежели Михримах кое-что задумала? – Зачем мне мужское седло? – Я хочу, чтоб Рустем изучал тебя, а не Баязида! – Михримах… – застонала Эсмехан. Они ровесницы и двоюродные сестры: мама Эсмехан Шах Султан, прозванная Хурбан за ясный краска волос, и Повелитель – брат и сестра. Но как же женщины различные! Вот и вданныймомент Эсмехан меньше только интересовала надежда превратиться в злую наездницу. Михримах даже губу кусала с досады, разумея, что вынудить Эсмехан раз за разом взлетать птицей в седло или подымать коня на дыбы станет элементарно нереально. Либо на это уйдет столько времени, что затея потеряет значение. – Ладно, будешь колесить в женском седле. Или я научу тебя хозяйка! Подруга лишь промычала кое-что маловразумительное, чуть ли осмыслив перспективу начинать ученицей Михримах. – Эсмехан, на кого это ты глядишь? – темно прищурилась Михримах. Она никогда не видела подругу настолько взволнованной и смущенной сразу. Та, прикрыв лицо яшмаком, осторожно выглядывала с балкона другого этажа книзу, где во дворе Абас-ага, евнух Роксоланы, разговаривал с каким-то рослым красавцем. – Кто это? Михримах пожала плечами. – Шехзаде Мустафа. На последующий день Михримах практически вытащила Эсмехан на конную прогулку, но толку было недостаточно: подружка рассеянна, и ее идеи заняты чем угодно, лишь не выездкой. И все же Михримах принудила Эсмехан изучить некотороеколичество уроков. На счастье Эсмехан, Михримах отвлекли остальные дела, некотороеколичество дней подружка могла пожить тихо, но эти дни привели к неожиданному результату… Эсмехан не ела, не пила, она лежала в кровати, не желая никого созидать и ничто делать. Присматривавшая за принцессой Анвер-хатун даже перепугалась. – Вай! Что с вами? Вы больны? – Нет, отстаньте от меня. Через день, отчаявшись убедить принцессу взять желая бы лекарственноесредство, Анвер-хатун отправилась к Михримах. – Михримах Султан, необходима ваша содействие. Эсмехан Султан в депрессии. – Какая еще депрессия, у нее жизнь спокойная, как у рыбки в пруду. Хорошо, я завтра зайду проведать принцессу. Правда, завтра Михримах намеревалась двинуть с братьями верхом, приэтом на сей раз обязаны тронуться все шехзаде, подключая приехавшего из Манисы Мустафу. Конечно, сам Мустафа не поехал бы с братьями ни за что, но Повелитель также собирался присоединиться и отдалприказ быть. У Мустафы трудные дела с остальными шехзаде, точнее, он усердно не подмечал братьев, какбудто тех и не было. Но отказать Повелителю не посмел. Его время не повиноваться еще придет, а тогда, в 1538 году, не рисковал. Додумать о завтрашней поездке Анвер-хатун не позволила. – Сейчас! Михримах удивлённо глядела на калфу, она что, с ума сошла – велеть принцессе?! – Эсмехан Султан чрезвычайно нехорошо, а Шах Султан в Стамбуле нет. Мне к Хуррем Султан идти? Но вы же с Эсмехан Султан подруги, может, вам скажет, в чем дело? – Хорошо, сходим. Эсмехан вправду смотрелась несчастной и безучастной ко всему. На расспросы ответом были обыкновенные слезы. – Вот зрите, зрите! – суетилась Анвер-хатун. – Выйдите все бросать. Быстро! – крикнула Михримах. Слуги вылетели за дверь и густо закрыли ее за собой. Ослушаться принцессу не рисковал никто, Михримах не племянница, а возлюбленная дочь Повелителя, которой допустимо все. Михримах присела на кровать около несчастной подруги, брала ее безвольную руку. – А сейчас рассказывай, что случалось. – Ничего, – замотала башкой Эсмехан, но полные слез глаза разговаривали совершенно иное. – Если ты будешь соврать мне, я обижусь. Ты… И тут она сообразила. – Ты неравнодушна?! – Да, – еле слышно прошептала Эсмехан. – Влюблена… Михримах с трудом сдержалась, чтоб не закричать от восторга. Надо же! Их Эсмехан влюбилась! – Это примечательно! – Нет, – последовал поток слез. – Почему? Кто он? В протест лишь слезы. – Ладно, – попыталась зайти с иной стороны Михримах, приэтом в дословном значении, поэтому что Эсмехан отвернулась от нее и зарылась лицом в подушку. Пришлось обойти кровать и сесть с иной стороны. – Как его зовут? Голос практически вкрадчивый: мол, я готова посодействовать. – Мустафа, – прошептала несчастная влюбленная. – Мустафа… – практически мечтательно повторила Михримах, какбудто пробуя имя на привкус. Озарение сейчас приходило рывками, перед очами появилась головка взволнованной Эсмехан, осторожно разглядывавшей кого-либо внизу. – Шехзаде Мустафа?! – Да… Михримах элементарно плюхнулась на кровать. Нашла в кого полюбить! У Мустафы гарем, он двоюродный брат, он заносчив… Красив, конечно… Да, не будь он братом, Михримах и хозяйка могла бы полюбить. Нет, не могла бы! Таких зазнаек, как Мустафа, инфанта вытерпеть не может! Ладно, родное известие к старшему брату разрешено бросить в покое, а вот что делать с данной ревущей дурехой, которая не элементарно намочила все подушечки, но и отказывается имеется? – А что ты плачешь? – Меня никогда не отдадут ему. И он меня даже не подмечает. – Мустафа никого не подмечает. А он тебя видел? – Да, я проходила по саду… – Просто прошла мимо? – А что необходимо было изготовить? – Прекрати реветь, поешь кое-что, хорошо поешь, сходи в хаммам и чтоб к завтрашнему утру была готова ездить кататься верхом! В Михримах пробудилась деятельная природа. – Зачем? – Глаза несчастной Эсмехан глядели через слезы, но уже с верой. – Завтра все мы – шехзаде и я – катим с Повелителем кататься верхом. Мустафа также. Ты поедешь с нами! – Но Повелитель меня не манил. – Я зову, этого довольно. Все, перестань реветь, кушай и сходим в хаммам. Я с тобой. Было почему-то, к чему относится это " с тобой " – то ли к походу в хаммам, то ли вообщем. Михримах решила все же посещать к султану. Она была одной из немногих, кто имел преимущество выхода за ворота, естественно, в сопровождении евнуха и охраны, но все же. Принцессу увидела Роксолана. – Куда ты собралась, Михримах? – Повелитель завтра катит со всеми шехзаде покататься верхом, хочу попросить у него позволение двинуть и Эсмехан Султан. Что ей сидеть одной? – Ты к Повелителю? Подожди, я также схожу, у меня имеется дела. Так даже лучше, при мамы отказать отец не сумеет. Да и без такого не обязан бы. Стоило зайти в основной сад, практически сходу узрели Мустафу, который разговаривал с Хадимом-пашой. Михримах пригляделась внимательней. Раньше никогда не думала о том, каковой старший брат, элементарно помнила, что неплох собой. Но ежели Эсмехан влюбилась, означает, имеется во что. Роксолана с опаской следила, с каким искренним энтузиазмом рассматривает Мустафу дочь. – Михримах, отчего тебя интересует шехзаде Мустафа? – Валиде, он прекрасный? – Да, а отчего ты спрашиваешь? – Тревога в материнском сердечко росла, как облака в грозу. – В него разрешено полюбить? – Ты неравнодушна в шехзаде Мустафу?! – Нет, что вы! Я элементарно расцениваю его как мужчину. – Михримах, прекрати произносить глупости. Повелитель дал тебе очень немало воли. Почуяв, что дело может закончиться нехорошо, Михримах скоро зашептала мамы: – Это не для меня! В него неравнодушна Эсмехан Султан. К тому времени они практически поравнялись с Мустафой. Игнорировать 2-ух султанш сходу Мустафа не мог. Не мог, не имел права, все же перед ним была основная султанша… Но сделал это, он продолжил произносить с Хадимом-пашой, в то время как сам паша склонил голову перед султаншей. И тут же поплатился. Голосок Михримах зазвучал шумно и, как постоянно, язвительно. – Шехзаде Мустафа, вы стали нехорошо созидать? Мустафа лишь зубами заскрипел от наглости сестрицы, но обязан был желая бы кивнуть султанше. – Хуррем Султан… Михримах Султан… Извините, я вправду вас не увидел, разговаривая. Всем собственным видом шехзаде давал взятьвтолк, что не увидеть такую деталь, как Михримах, несложно. Но Михримах этим не поймешь; воспользовавшись тем, что большаячасть находившихся вблизи придворных обернулись или желая бы прислушались, она втомжедухе громко продолжила: – Хвала Аллаху! А то я забеспокоилась, что вы в собственном санджаке совершенно забыли критерии приличия. Если вас, естественно, им вообщем учили… Зеленые глаза глядели с вызовом. Не давая брату опомниться, она тут же поинтересовалась: – Вы завтра едете верхом, как пожелал Повелитель? – Я еще не знаю. Возможно. – Мустафа неприкрыто злился вследствии невозможности ответствовать ей грубо. – Извините, султанша, у меня дела. Хуррем Султан… Михримах кинула ему вдогон: – Мне заявить папе, что вы не хотите кататься с ним и шехзаде? Чертова девчонка! Мустафа даже зубами заскрипел. Знала, чем брать. Отказаться от приглашения Повелителя невозможно, это обида султану. Обернулся: – Я такового не заявлял. Я произнес, что покуда не знаю. Михримах кивнула. – Хорошо, я передам, что вы покуда думаете, взять ли приглашение Повелителя. Роксолана практически потащила дочь подальше. – Хватит уже сердить его, Михримах. А вдогон им неслось: – Я поеду! Михримах достаточно кивнула. – Вот сейчас я буквально знаю, что он поедет. Это чтоб не тянуть зря Эсмехан, она, естественно, уже твердо сидит в мужском седле, но не чрезвычайно его обожает. – Что?! Ты и Эсмехан посадила в мужское седло?! Михримах лишь плечами пожала. – В женском она сидела и без нас с Рустемом-пашой. Роксолана лишь вздохнула. – Повелитель знает? – Нет, мы вданныймомент ему об этом сообщим… – Михримах, – зашипела мама, – кончится тем, что тебя саму посадят под замок. Принцесса остановилась, ее бровь амбициозно приподнялась. – Валиде, как вы думаете, длячего Повелитель позвал и меня кататься? Чтобы представить этим олухам шехзаде, и Мустафе в том числе, что отлично обращаться в седле может даже женщина. Чтобы пристыдить их. А ежели и Эсмехан справится, то Селиму остается лишь разрывать на себе волосы от стыда. – Он нехорошо ездит? – Он ленивый тюфяк! Хорошо, что ему не угрожает начинать султаном, подругому империя элементарно заснула бы от такового падишаха. Вы поможете мне уверить Повелителя, что Эсмехан стоит ездить в мужском седле. Эти переходы также в манере Михримах. Роксолана лишь покачала башкой. – Кто поймет тебя замуж… – Тот, кого я хозяйка выберу! – огласила строптивая инфанта. У султана в это время был Рустем-паша. Услышав, что пришли Хуррем Султан и Михримах Султан, Повелитель кивнул: – Гель!( входи) Он тепло приветствовал супругу и дочь, улыбнулся, кивая на Рустема: – Мы как раз разговаривали о завтрашней поездке. Твоей лошади уже залечили ногу, но обещай не запускать ее галопом, чтоб не вылететь из седла. – Хорошо, отец, – подластилась Михримах. – А вы обещайте, что Эсмехан также сумеет двинуть с нами… – Пусть катит, я буду рад созидать племянницу, – рассмеялся султан и тут же получил расширение. – …в мужском седле. Роксолане показалось, что лишь повадка укрывать свои эмоции и удерживать руки сложенными на виду не позволила Рустему-паше ухватиться за голову. – В мужском седле?! – ахнул Сулейман. – Повелитель, она отлично держится. Конечно, не как я или Мехмед, но лучше Селима. Пусть братцу будет постыдно, смотря на принцессу. – Кто ее обучил колесить верхом в мужском седле? – Султана не собьешь льстивыми речами, желая разумность размышлений дочери он отметил. – Я! – огласила Михримах, крепко смотря в лицо отца. – Ты? – Я, Повелитель. Но глаза Сулеймана глядели взыскательно, он чрезвычайно не обожал лжи. Пришлось со вздохом прибавить: – Ну, и Рустем-паша помогал… советами! – Михримах поглядела на Рустема с вызовом; мол, без твоих рекомендаций могла бы и встать. Султан не выдержал: – Хуррем Султан, ты неверно родила это творение девочкой. Ей следовало быть шехзаде. Иди, не мешай мне. – Так Эсмехан катит? Михримах упертая, ежели кое-что задумала, лучше договориться. Даже Повелителю. Тот двойственно вздохнул: – Если она свернет себе шею, виновата будешь ты. Идите уже, мне необходимо побеседовать с Хуррем Султан. Дождавшись, когда за дочерью и Рустемом-пашой закроются двери, Сулейман вздохнул уже не двойственно: – Хуррем, за кого ее разрешено станет предоставить замуж? Язык какбудто жало. – Она сейчас произнесла, что лишь за такого, кого выберет хозяйка. – Она выберет… Рустем за пределами кабинета Повелителя осторожно поинтересовался: – Султанша, длячего вам необходима Эсмехан? Действительно чтоб укорить шехзаде Селима? Но он не раз видел, как ездит инфанта. – Это не мне необходимо, это ей. Михримах прогуливается так, что лишь накидка за спиной развевается. Конечно, вблизи с мамой или кем-то из дам она выступает степенно, но Рустема-то разрешено не стыдиться, он собственный. – Ей? А ей длячего, похвастать перед Повелителем? – Нет, перед… Михримах впору прикусила язычок, остановилась, сверкнула зелеными очами на собственного наставника: – Это дамские секреты, паша! Обдала его зеленым огнем и отправилась бросать, приподнято подняв головку. Рустем непроизвольно расхохотался вдогон. Женские тайны… нет уж, как даму он ее не принимал совершенно. Конечно, Михримах больше мамы, узкая, стройная, он отлично знал, что прекрасная, таккак вблизи с наставником инфанта не накрывала лицо яшмаком, разумел, что она уже довольно зрелая, чтоб вылезти замуж и быстро выйдет, но… И внезапно Рустема обожгло: а что " но "? Хороша? Да. Умна? Да. А еще ужасно строптива, даже задириста, беспокойна, ловка и любознательна. Она знает практически все, что знает шехзаде Мехмед, который гордится собственным образованием. Хорошо обладает клинком и отлично держится в седле, стреляет из лука… Это все Рустему знакомо издавна, сам многому изучал или желая бы тренировал. Но вданныймомент впервыйраз понял, что Михримах женщина – прекрасная, стройная, с заливистым, чрезвычайно схожим на исходный хохотом и звонким гласом … И глаза у нее зеленые… а губки красные, небольшие… шея высочайшая с ласковой кожей… и на щеке шкура также теплая, как у персика, вызревшего на ласковом солнышке… Сердце паши внезапно застучало как-то… Нет! О Михримах таковым образом даже мыслить невозможно! Нет, она лишь воспитанница – способная, даже профессиональная, она строптивая инфанта и все тут! Но перед очами стояли насмешливые зеленые глаза, и в ушах звучал звонкий голосок, объяснивший ему о дамской тайне… Рустем так задумался, что дрогнул, услышав глас Хуррем Султан: – Рустем-паша, длячего вы взялись учить верховой езде еще и Эсмехан Султан? Одной трудности недостаточно? Кивок султанши в сторону ушедшей – точнее, умчавшейся – дочери показал, кого Роксолана считает проблемой. Губы Рустема чуток коснулась усмешка: – Нет, султанша, я не учу Эсмехан. Да и Михримах уже не учу также, она отлично держится в седле. Михримах никуда не ушла, она стояла извне, разговаривая с приехавшей и Эдирне, дочерью Фатьмы Султан Ханзаде Султан, еще одной племянницей Повелителя. – Я разговаривала Ханзаде Султан, что мы завтра катим кататься верхом. Она также просится. Ханзаде вдова, нетакдавно потерявшая супруга, освободиться от которого желала с главного дня замужества. Потому у султанши хотькакой мужчина молодее шестидесяти вызывал энтузиазм. – Рустем-паша, я слышала, что вы сейчас третий визирь? – Да, султанша, – кивнул удивленный Рустем. Ей-то какое дело? Для Рустема была султанская семья, состоящая из самого Повелителя, его пятерых сыновей и дочери и Хуррем Султан как единой супруги, и целый прочий мир, до которого дела не было. Ханзаде Султан в мнение султанской семьи не вступала. – Я также хочу двинуть покататься завтра. Михримах интенсивно следила, как двоюродная сестра блестит очами на Рустема-пашу. Вот еще! Будет тут на их Рустема заглядываться! Принцесса дернула плечиком. – Вон там спроси разрешения! – кивнула обратно в сторону кабинета Повелителя. – Да, я узнаю у Повелителя. Как раз иду к нему дать письмо от мамы. – Могла бы и евнуху дать, – пробормотала под нос Михримах. Настроение было испорчено. Объяснить отчего инфанта не сумела бы и хозяйка. Испорчено, и все тут. – Рустем-паша, вы сейчас и ее будете изучать колесить? Рустем изумлённо покосился на принцессу. – Я изучал лишь вас и ваших братьев. – Ладно, мне пора, схожу порадовать Эсмехан. Глядя вдогон оченьбыстро удалявшейся дочери( постоянно было весело следить, как вслед за принцессой семенят ее евнухи), Хуррем покачала башкой. – Достается вам от нее, Рустем-паша? – Я привык… Глаза у дочери, как у мамы, ум таковой же, в кого нрав? Рустем почему-то подумал: неужели и Хуррем Султан была таковой же строптивой в юности? Как же Повелитель с ней совладал? И осадил сам себя: тебе-то какое дело? Рустем не увидел, как за ним пристально следит султанша. Хуррем усмехнулась: да, эти всплески возмущения не зря… Вечером она осторожно произнесла супругу: – Сулейман, мне видится, что эти двое неравнодушны друг к другу. – Кто? – Михримах и Рустем-паша. Праздники посещают различные В Стамбуле праздник, на душе у Баязида праздник, и ему дела нет, что у Джихангира также праздник. Повелитель торжествует обрезание младших сыновей – шехзаде Баязида и Джихангира. Они различного возраста: Баязиду четырнадцать, а Джихангиру 8. Баязид продолжительно ожидал, Стамбул продолжительно ожидал. Предыдущий схожий праздник был, когда обрезание устраивали сходу трем сыновьям султана – шехзаде Мустафе, Мехмеду и Селиму. Ох, издавна это было – 10 лет обратно. Словно стараясь искупить невидимую вину перед сыном, Сулейман отдалприказ изготовить таковой пир, какого Стамбул еще не видел. Приготовили… Но для Баязида и пир не пир. Рослый, прочный с пробивающимися на верхней губе усиками, он совершенно не смотрелся мальчиком, которому пора взрослеть. Обидно в таком возрасте проскочить функцию, которую детьми проходят, но с султаном не поспоришь… Перед Повелителем лежала роспись товаров, какие заготовили для котомка. Сулейман лениво пробегал записи очами. Какая разница, насколько истрачено; основное, чтоб праздник получился. Немного подумав, распорядился отнести Хуррем Султан, пусть она порадуется. Втайне знал иное: султанша просто все пересчитает, от нее бесполезной горошины не утаишь. Удивительно, в чем так щедрая, как на клинику или столовую продукты для скудных отделять, так она готова султанскую кухню очистить, а как для визирей, так " пусть воду пьют, и обеда из 2-ух блюд хватит ". Беднякам в столовой из 4 блюд и с мясом, а визирям Дивана постная еда проще. Роксолана разъясняла так: – Паши домой возвратятся и пир себе устроят, их животы все одинаково набиты до сна будут. Хватит, небось, еды и дома. А бедный что тут съест, то и его до завтра. Но на праздники султанша средств и товаров не сожалела, опять-таки поэтому что кроме пашей и чиновников самый-самый различный люд накормлен станет. Потому роспись нужного Сулейман ей высылал тихо. Роксолана перечню опешила, но принялась читать… " 11 582 кг топленого масла; 48 025 кг сахара, 7910 кг меда… " Понятно, это кондитеры для сладкоежек будут пытаться. В Стамбуле сладостей столько, что ежели все перепробовать в движение года, то, пожалуй, губки слипнутся совсем. Сахар и мед без счета… " 2825 кг красного винограда; 565 кг сливы; 565 кг зердали; 847 кг миндаля; 1865 кг крахмала, 25, 6 кг шафрана; 38, 4 кг темного перца; 103 кг репчатого кривизна, 1440 кг нохута; 282 кг абрикосов; 226 кг гранатового уксуса… " Приправы ее интересовали недостаточно, это кулинара знают, насколько перца прибавлять в то или другое блюдо. Перчат шибко, у Роксоланы уже внутри побаливало. Вот интересное… " 2600 баранов, 900 овец; 11 000 курей; 900 гусей, 40 голов большого рогатого скота, 650 уток, 200 голубей, и 18 000 штук яиц ". Невозможно доставить себе эти отары и клеточки с гогочущими гусями, кудахчущими курами и беспокойными утками. Но кулинара знают родное дело, вся птаха станет ощипана за пределами городка, на его окраине, скот забит там же; на кухни, поспешно выстроенные из-за праздника, привезут все выпотрошенное и отчасти разделанное. То-то бродячим псам радость… Посмотрела перечень блюд. Чего там лишь не было! Да, таковой праздник запомнится навечно. Обрезание – чрезвычайно принципиальный день для хотькакого мусульманина, Баязид издавна ожидал его. Надо поразмыслить о дарах для шехзаде. Стамбул прожорлив, как тысяча городов; чтоб его элементарно насытить, корабли непрерывно подвозят питание, лодки снуют по Золотому Рогу, чуть не толкаясь бортами, перетаскивая на сберегал привезенное, поэтому что всем не пристать к пристаням, так немало данных судов. Гомон в порту не утихает ни днем, ни ночкой, как и на скотобойнях, мучных складах, базарах, пекарнях и иных местах. Чтобы днем Стамбул мог имеется и глотать, ночкой все это обязано быть изготовлено. И это в обыденный день, а что же когда большущий праздник? А где его жить? В Стамбуле и нет вольной площади, чтоб такое уладить. Раньше был дворец на ипподроме и площадь перед ним, конкретно там проходил предшествующий праздник обрезания шехзаде. Но еще не позабыт бывший владелец замка Ибрагим-паша, совершенно нетакдавно погибла его вдова султанская сестра Хатидже, которую Сулейман обожал не меньше собственного казненного друга Ибрагима. Ипподром сейчас – грустное пространство. Где же? И внезапно нежданное заключение Повелителя: в Эдирне! Там большой дворец, многоместа, имеется где развернуться. Султану нет дело до такого, что тысячам человек будетнеобходимо ездить в Эдирне, что все эти отары необходимо объезжать туда же, тянуть горы товаров, какие привозят прямо в Золотой Рог, что так немало людей в Эдирне негде расположить, не все же будут существовать во замке. Султану нет до этого дела. Срок определен – середина ноября, и пространство также. Готовьтесь! Если не выйдет, как хочет Тень Аллаха на Земле, тем ужаснее для тех, по чьей вине не вышло. Сотни рабов, двуногих и четырехногих, немедленно впряглись в постромки возов, взвалили корзины на спины лошадок и мулов, нагрузили верблюдов и двинулись в дальний путь. Впереди мчались чавуши – привратники, чтоб на месте поглядеть что не хватает и разрешено не везти так далековато. Собирались и выезжали семьями, вособенности те, у кого не было пригородных замков и домов в Эдирне или вблизи; таковым предстояло загодя отыскать пространство для присутствия или желая бы ночлега. В Эдирне не поехал шехзаде Мустафа, отговорившись делами в Манисе. Не поехала Хуррем Султан, которая болела, поехали не все паши… Но Повелителя это недостаточно заботило. Он пожелал уладить обрезание младших деток в бывшей столице империи, а можетбыть, самим пребыванием там представить королю Фердинанду, что совсем не считает эту местность окраиной, и уже одним этим пощекотать нервы соседям. Михримах и Эсмехан поехали. Все было так суматошно, что они даже забыли о произошедшем в Стамбуле, а Михримах решила за это время представить Мехмеда и Эсмехан ближе, веря, что меж ними вспыхнет влечение. Если Михримах кое-что задумала, то лучше это делать, поэтому что все одинаково собственного достигнет. Эсмехан отправилась с подругой в Эдирне, вообщем, не одна она, ее мама Шах Султан, как и почтивсе супруги пашей, также поехала. Опытный основной евнух Роксоланы Аббас-ага заблаговременно выслал слуг, чтоб подготовили все во замке Эдирне, некотороеколичество возов со каждой всячиной из гарема ушли первыми, а поэтому добрались до старенькой главногогорода просто. Следующие за ними размешивали грязь на дорогах с каждым днем все сильней. Султан запамятовал, что это не боевой поход, когда передвижение в главном верхом, но не отдавать же все назад в Стамбул. Да Сулейман и не ведал об данных трудностях, они его не трогали. Сказано: праздник пройдет в Эдирне в середине ноября, означает, пройдет, а как доберутся краски – их дело. Добрались все, элементарно не рискнули не добраться. Султан также выехал ранее, постановив поначалу поохотиться в окрестностях, в Эдирне постоянно была отменная ловля. Михримах напросилась ездить с папой верхом и в мужском платьице. Эсмехан она уже выслала туда совместно с первыми обозами, разумея, что женщина не выдержит далекого переезда верхом, а ежели и выдержит, то в Эдирне станет недостаточно на что пригодна. По задумке принцессы, свеженькая и хорошенькая Эсмехан обязана повстречать измученного ценный Мехмеда в имении и изготовить воспоминание конкретно собственной свежестью. Сама Михримах и действительно ехала в мужском сообществе, что породило слухи, что инфанта прогуливается с папой в боевые походы. Видеть султаншу восседающей на прекрасной лошади не боком, как все дамы, кто держится в седле, а прямо, одетой в мужское платьице, но с яшмаком на лице, было удивительно, но прекрасная всадница( кто видел ее красу под накидкой?) на прекрасной лошади изготовляли воспоминание. Рустем элементарно поссорился с Михримах, запрещая ей ездить на Юлдуз. – Вы же говорили, что текинцы чрезвычайно выносливы, паша?! И отчего шехзаде разрешено ездить на собственных лошадях, а мне нет? Рустема не смутил бешеный сияние зеленых глаз, он ухмыльнулся. – Вы сами ответили на собственный вопрос, султанша. Если бы не гоняли Юлдуз тогда, когда ее необходимо было поберечь после исцеления, то вданныймомент сидели бы в ее седле. Хотите загубить лошадка? Не происходи спор при султане, Михримах и выслушивать бы не стала, но тут довелось скинуть. – Но на чем же мне ездить? Трястись в карете или взгромоздиться на верблюда? – Это было хорошо, с вышины верблюжьей спины вам полностью комфортно плевать на других! – фыркнул паша, не заметив, как усердно прячет в бороду свою улыбку Сулейман. – Я подберу вам коня, а вашу Юлдуз переведут в Эдирне без вас. – Я хозяйка переведу, – изумилась его командному тону Михримах, – в поводу сходит. – Нет! На Рустема сразу вскинули глаза и отец, и дочь. Что он себе дозволяет?! Но паша остался невозмутим. – Простите, Повелитель, но султанша не сдержится, и лошадка опять пострадает. Беда не в смерти лошади, а в том, что, замученная, она вас, султанша, возненавидит и рано или поздно сбросит из седла. – Мне страшиться Юлдуз? – осторожно спросила Михримах. – Нет, но не издевайтесь над ней, это щекотливо. – Михримах, Рустем-паша прав. Может, вообщем не стоит хватать с собой твою красавицу? – Я дам вас иного, благородного коня, султанша, – примирительно внеспредложение Рустем. – Но мне нравится эта. – К вашему возвращению, султанша, Юлдуз залечит ногу и повстречает вас с готовностью. Не бойтесь, кобыла еще совершенно молода, она продолжительно станет в силе. Для текинских лошадок наилучший возраст 5–6 лет, а ей только 2 года. Михримах довелось скинуть, она отправилась в Эдирне на лошади, предложенной Рустемом. Это был жеребец не текинской породы, но также неплох. Сулейман с удивлением говорил Роксолане, как Рустему получилось одержать победу над Михримах. – Она умна, Сулейман, элементарно необходимо не давать. Молодец Рустем-паша! Рустему помогло еще то, что Михримах была готова скинуть в этом, чтоб заполучить преимущество ездить верхом вблизи с братом. Она чрезвычайно полагалась свести Мехмеда и Эсмехан и решила применять время в пути, чтоб разъяснить шехзаде, какова ее подружка. Принцессе получилось тронуться в Эдирне с шехзаде, и по пути Михримах все уши прожужжала Мехмеду о том, как превосходна собой, разумна и ловка Эсмехан. – Она и верхом ездит не ужаснее … – не стала произносить " меня ", чтоб не обманывать неприкрыто, оглянулась, желая сориентировать на Баязида, но тот сидел в седле прочно, кивнула в сторону иного брата, – Селима. Но Эсмехан лишь обучается. А что станет, когда научится? – Ничего неплохого, – ухмыльнулся Мехмед. – Почему? – Что неплохого в том, что ты ездишь, как мужчина, или держишь в руках меч? Девушка обязана быть ласковой и послушной. – Эсмехан теплая и послушная! Самая послушная из всех, кого я знаю! – здорово заявила Михримах, позабыв, что лишь что утверждала обратное. – Девушку необходимо элементарно влюбить в себя, тогда самая строптивая будет послушной! Шехзаде рассмеялся. – Ты-то откуда знаешь? – Я? Знаю, и все тут. Михримах совершенно не устраивало то, что Мехмед уводил беседа в сторону. При этом она просто запамятовал, что несчитая Мехмеда имеется хозяйка Эсмехан, всееще влюбленная в Мустафу. Принцесса решила, что Эсмехан обязана полюбить в ее брата, и шла напролом. Но сейчас она действовала не лишь по своей инициативе. Решающим оказался беседа с мамой, состоявшийся перед отъездом. Роксолана не опешила. – Михримах, это чья мысль – твоя или Мехмеда? – Братец и не догадывается. – Ну, положим, догадывается… – Откуда вы понимаете, мамаша? – Я уже разговаривала с ним об этом. – Вы? Почему? – На ком же шехзаде жениться, как не на дочери Великого визиря, каким лишь что стал Лютфи-паша? – Валиде, отец Эсмехан Султан стал Великим визирем, поэтому что вы решили брать его дочь в супруги Мехмеду или Эсмехан внезапно стала превосходна вследствии отца? Роксолана усмехнулась, дочь скоро разумеет, нехорошо, что не может удерживать язык за зубами, выдает свои идеи. Нужно обучить ее мыслить неговорянислова. – Конечно, основная неувязка не в этом. Шах Султан чрезвычайно охото породниться с Махидевран. Если бы Мустафа не уехал в Манису, она потрудилась бы изготовить это. Сын Мустафы и Эсмехан станет дважды потомком Хайфсы Айше, тогда за Мустафой встанут все сестры султана. Этому необходимо было воспрепятствовать. Я отдала взятьвтолк Шах Султан, что буду рада, ежели ее дочь будет супругой моего сына, и что реальный преемник престола – Мехмед, конкретно он старший шехзаде, порожденный, когда ваш отец уже был султаном. Шах Султан одобрила мое предписание. – А как же Мустафа? – Ты о троне или об Эсмехан? – Об Эсмехан. Она неравнодушна в Мустафу. – Я знаю. – Глаза Роксоланы глядели тихо и крепко. – Но мне совершенно ни к чему таковой брак. Или ты считаешь, что Мехмед ужаснее? – Нет-нет, что вы! Напротив, я не могла взятьвтолк, отчего она предпочитает Мустафу, когда вблизи Мехмед! – Вот и помоги подруге взятьвтолк, что твой брат лучше, чтоб и идеи выбросила о Мустафе. Михримах внезапно сообразила: – Валиде, это вы сделали так, чтоб праздник состоялся в Эдирне, а шехзаде Мустафа возвратился в Манису? – Разве так ужаснее? – Нет… Но как же Повелитель? – Это было не так трудно. Я элементарно напомнила, что тащить с праздником обрезания Баязида уже невозможно, его женить быстро и что в Стамбуле элементарно нет пригодного места, покуда не позабыты действия, связанные с ипподромом, казнью Ибрагима-паши и гибелью Хатидже Султан. Михримах глядела на мама и задумывалась о том, кто же в реальности заведует империей. Нет, Роксолана не вмешивалась в боевые дела султана, но нити всех других прочно держала в собственных маленьких ручках. Дочь ворачивалась к себе, стараясь осмыслить достоинство собственной мамы. Вот как обязана действовать разумная дама; султанша даже в Эдирне не катит, отговорившись недугом, но, только осмыслив угроза соединения сестер Повелителя со собственной многолетней соперницей, повернула все так ловко, что никто ни о чем не додумался. Да, наиболее комфортное пространство для праздников в Стамбуле – ипподром, там проводили свои гуляния еще византийцы, там же состоялись бракосочетание Хатидже и Ибрагима, праздник обрезания Мустафы, Мехмеда и Селима и еще почтивсе иное. Во время мятежа янычар дворец Ибрагима-паши на площади был сожжен, Хатидже тогда с трудом получилось нестись; позже его вернули, но после экзекуции Ибрагима-паши огромное сооружение фактически пустовало. А в прошедшем году погибла и Хатидже Султан. Как-то неудобно улаживать большущий праздник там, вот Роксолана и намекнула, что его разрешено вынести в Эдирне… Все смотрелось так, какбудто это практически прихоть самого Повелителя, и завертелось, закрутилось… Михримах обещала мамы воздействовать на подругу, а покуда пыталась воздействовать на брата. Ее трепотня так надоела Мехмеду, что тот огрызнулся: – Эсмехан на тебя нехорошо воздействует! – Почему? – Никогда ранее не слышал, чтоб ты столько болтала. Я знаю, что в Эдирне обязан жениться на твоей Эсмехан, и сделаю это, успокойся. – Ты?! Ты все знал? – Михримах, – изумился Мехмед, – я, по-твоему, глуповат, что ли? – И как ты?.. – Какая разница – Эсмехан или некто иной? Надеюсь, она не настолько болтлива. Передай ей, что я не обожаю разговорчивых. Михримах обиделась и до конца пути ехала фактически неговорянислова. – Эй, ты обиделась? Не сердись, элементарно поначалу валиде, позже отец, сейчас ты вот… Женюсь я на вашей Эсмехан, женюсь. Михримах стало чрезвычайно грустно за Эсмехан. – Еще выйдет ли она за тебя замуж! Мехмед рассмеялся. – Куда она денется? Принцесса фыркнула. – Зря я не помогла Эсмехан убежать с Мустафой. – Что?! Михримах брала досада. Она-то считала, что устраивает жизнь брату, пыталась, а оказалось, что все изготовлено без нее, и сам Мехмед совсем равнодушен к происходящему. – Неужели тебе все одинаково, на ком тебя женят? Шехзаде рассмеялся. – Знаешь в чем различие меня от тебя? Ты можешь колесить верхом в мужском седле, обладать клинком и палить из кривизна, даже бродить в мужской одежде, но ты не можешь брать себе другого супруга, а я могу обладать 4 супруги и сотку наложниц. Эсмехан или другая… какая разница, все одинаково, встретив любимую даму, я, как отец, элементарно пойму ее в собственный гарем. Успокойся, твоя подружка станет моей супругой. Она неравнодушна в Мустафу? Неважно, я не обожаю ее. Мы квиты. Михримах элементарно задохнулась, смотря вдогон уходившему брату. Ах ты ж! Как доехала до Эдирне и не помнила, но первой рванула к Эсмехан. Еще в Стамбуле, а позже с пути Михримах внушала и внушала подруге, что та обязана смотреть за собой и быть готовой к их приезду. Зато сейчас, увидев прекрасную жизнерадостную Эсмехан, практически потащила ее бросать. – Не смей встречать шехзаде! Та перепугалась. – Ты что Михримах?! – Зачем тебе этот надутый индюк? – Кто надутый индюк? – Мой братец Мехмед, кто же еще?! Эсмехан оглянулась кругом, боясь, что их услышат. – Михримах, что с тобой? Ты все время внушала мне, что лучше Мехмеда никого на свете нет, а сейчас разговариваешь такое. Принцесса устало спустилась на диван. – Ты знаешь, что тебя желают предоставить замуж за Мехмеда? – Знаю. Ты против? Но отчего? – И издавна ты знаешь? – Давно, из Стамбула. Я задумывалась, что ты вследствии этого пытаешься. – И отчего Мустафа уехал, также знаешь? – Догадываюсь. Но он все одинаково не обожает меня, и не полюбил бы. Михримах сидела обессиленная, опустошенная. Она так пыталась, а все оказалось издавна решенным без нее. Вот это, пожалуй, было самым обидным. – Михримах, мне необходимо идти. Валиде приказала, чтоб я встретила шехзаде. У принцессы внутри все закипело. – Ты согласна вылезти замуж за Мехмеда? – Да. – Знаешь, что он тебя не обожает? – Я его также. О какой-никакой любви ты разговариваешь? Да, о какой-никакой? Разве допустимо девушке об этом анализировать, допустимо принцессе кого-либо любить? Кто узнает принцесс и принцев, за кого им вылезать замуж или жениться? Но шехзаде легче, он вправду поймет возлюбленную в гарем 2-ой или третьей супругой, а как же инфанта? – Никакого гарема! – внезапно огласила Михримах. – Что? – Ты племянница султана, так? – Да… – Значит, твой муж не станет обладать права на гарем! – О каком гареме ты разговариваешь? Но у Михримах уже загорелись глаза. – Эсмехан, ты обязана влюбить в себя Мехмеда. По уши! И немедленно. – Почему немедленно? – Ну хорошо, не немедленно, но скоро. Пойдем. – Куда? – Очаровывать твоего грядущего супруга. И не смей заискивать перед ним. Мы еще покажем этому надутому индюку, кто в кого влюбится. Эсмехан глядела на беспокойную подругу с опаской. Что еще задумала Михримах? А инфанта вправду задумала. Она решила, что Эсмехан обязана очаровать, влюбить в себя Мехмеда. Шагая обычно скорым шагом к выходу из гаремной доли замка, она командовала: – Не смей направлять на него интерес! И покрупнее молчи. С шехзаде вообщем не говори. Эсмехан коснулась ее за руку. – Михримах, яшмак… – Что? Ах, да… К мужчинам невозможно вылезать без яшмака. Они остановились на балконе, следя, как внизу спешиваются, переговариваясь меж собой, мужчины. Заметив, что Мехмед глядит в их сторону, Михримах прошипела: – Не гляди на него, повернись ко мне. Находиться в состоянии секретной борьбы с братом оказалось интересно. С этого дня Михримах подчеркнуто игнорировала любимого брата, а чтоб это было заметней, избрала объектом собственного интереса шехзаде Баязида, заставив присоединиться к себе и Эсмехан. – Ты не осознаешь! Чем меньше ты будешь направлять на Мехмеда интереса, тем быстрее пробудишь его энтузиазм к себе. Первым конфигурации в поведении султанши кроме самих виновников – Мехмеда и Баязида – увидел Рустем. – Шехзаде, что проистекает? Вы поссорились с сестрой? Мехмед рассмеялся. – Меня решили женить на Эсмехан, а с Михримах не посоветовались. – Причем тут шехзаде Баязид? – Ему элементарно повезло, вопреки мне сестрица готова огласить Баязида наилучшим. Но вышло внезапное: непроизвольно обратив интерес на младшего брата, Михримах внезапно поняла, что он ловок, смел, отлично интеллигентен и чрезвычайно неглуп. И язык у Баязида также острый. Вопреки личному последнему презрению к Баязиду Михримах стала находить общение с ним увлекательным, а его самого благородным. ныне они ездили верхом с Баязидом и Эсмехан, пренебрегая остальных, покуда Шах Султан не возмутилась: – Султанша, я запрещаю Эсмехан разъезжать в мужском седле! Это непристойно для женщины, которой пора замуж. Мехмед с любопытством следил за маневрами собственных сестер – близкий и двоюродной. Михримах могла бы так не пытаться, ее брату и без такого нравилась простая, радостная Эсмехан, нравилось, что она не во всем схожа на сестру, немало спокойней и сдержанней. Шехзаде восторгался Михримах, ей наглостью, неукротимостью, даже капризами, но осознавал, что в качестве супруги обладать такую фурию не хотел бы. Однажды следя, как та спорит с кем-то из конюхов, Мехмед покачал башкой, обращаясь к Рустему-паше: – Не завидую тому, кто будет супругом моей сестрицы… Тот ответил таинственно: – Самые строптивые посещают самыми покорными. – Вы думаете? – Нужно лишь ведать, чем завоевать. – Вы сумели бы завоевать вот эту даму? Рустем-паша не ответил, их отвлекли, но вопрос остался. Мехмед запамятовал о том, что спросил, а вот Рустем нет. Временами глядел на Михримах и ловил себя на том, что пробует взятьвтолк, сумел бы завоевать, подавить эту строптивицу? Чем более глядел, тем более досадовал на себя, ощущая, что с башкой увязает в этом вопросе. Она не таковая, как все, периодически нестерпимая, вредная, бессовестная, безжалостная, капризная… Рустем мог бы именовать еще тыщу недочетов принцессы. Но мог бы именовать и тыщу ее плюсов – разумна, прекрасна, смела до безрассудства, ловка, даже блага, ежели это не задевает ее самолюбия… Однажды Рустем следил, как инфанта, когда никто не видел, вытирала слезы какому-то мальчику. В Михримах непрерывные противоположности, у нее тысяча обликов, какбудто тысяча душ, она непредсказуема и тем прекрасна… Остановись, Рустем! Ты хоть и паша, но только только третий визирь, а она султанская дочь! Но основное не то, что Михримах султанская дочь; Повелитель уже отдавал замуж за былого роба Ибрагима-пашу свою любимую сестру Хатидже Султан. Главное, что для Михримах ты элементарно мирахур, ричаб-ага, желая и ставший визирем. Ты можешь быть сто раз Великим визирем, но для строптивой принцессы останешься тем, кто подставляет свои руки, чтоб она оперлась ногой, спрыгивая из седла на землю. Она инфанта, а ты … Все разумел, разумел, что лучше нестись бросать, и побыстрей, лучше обращаться от данной фурии подальше, что необходимо брать себе даму и забыть Михримах. Но воспринимать – одно, а ощущать – совершенно иное. Сердце не желало выслушивать доводы интеллекта. Удивительно, он же столько лет, фактически всю ее жизнь знал Михримах, сам изучал ее обращаться в седле, сотки раз трогал руками, поддерживая узкий стан, помогая подняться в стремена, но никогда ранее не осознавал принцессу не элементарно соперницей шехзаде, а прекрасной женщиной. Когда это началось? Пожалуй, когда увидел ее, возвратившись из Диярбакыра. Но основным оставался вопрос, что сейчас делать. Как что? Вернуться в Диярбакыр и править там, покуда султанша не выйдет замуж и не скроется в чьем-то гареме. Эта мысль мало успокоила. Однако проще не стало, поэтому что Михримах все время оказывалась вблизи. Султан доверил Баязида заботам Рустема, паша занимался с шехзаде с наслаждением, и не лишь верховой ездой, а таккак у Михримах внезапно случился приступ энтузиазма к брату, она также ездила и даже присутствовала на упражнениях, всюду завлекая с собой Эсмехан. Даже когда Шах Султан запретила дочери прыгать верхом, Михримах посчитала, что этот запрещение ее не касается, и продолжила свои поездки. Праздник получился. Во время церемонии оба шехзаде водили себя отлично, Баязид даже не поморщился, вытерпев положенную болезнь. Пир вышел шикарным, его навечно запомнили все, кто участвовал; выступления акробатов, музыкантов, певцов, соревнования наездников, богатырей, а в ином месте стихотворцев и философов сменяли друг друга. Повара чуть успевали приготовлять, а слуги давать на столы все новейшие и новейшие пища, отовсюду неслись удивительные запахи жареного, печеного, специй, звучала музыка, радостные голоса… За время торжественных гуляний когда-то неприметно прошла умеренная бракосочетание шехзаде Мехмеда, бравшего в супруги дочь Шах Султан Эсмехан Султан. Уши скудной Эсмехан устали от наставлений султанской дочери. Михримах все пробовала внушить принцессе, что та обязана ни в чем не давать жену, пусть он пытается попасть. Невольно услышав такие размышления, Рустем-паша ухмыльнулся: – Михримах Султан, может, они сами разберутся? Она огрызнулась: – Я же не вам произношу! – Если супруги почитают друг друга, нет необходимости сражаться меж собой и кому-то хватать вершина. – Это вы по себе понимаете? В гласе яд и… потерянность сразу. Ответила элементарно чтоб кое-что ответствовать. Яд по привычке, а потерянность вследствии внезапно появившегося осмысливания, что еще чуток, и остается совершенно одна. Повелитель объявил, что Мехмед остается в Эдирне править Румелией. Конечно, с Мехмедом останутся отличные советчики, но все одинаково Румелия( европейская дробь Османской империи) для восемнадцатилетнего шехзаде – суровое проверка. Вспомнив об этом, Михримах хитро поинтересовалась: – Вы остаетесь с шехзаде Мехмедом, Рустем-паша? Это обычно – произносить об одном и тут же переброситься на иное. Рустем покачал башкой: – Нет, султанша, у меня имеется Анатолия, там хватает собственных дел. – Уедете в собственный Диярбакыр? – Анатолия не лишь Диярбакыр. Я вам надоел? Михримах лишь плечом дернула, не ответив. А что ответствовать? Если он хозяйка не задевала, Рустем-паша и не подходил бы. Настроение у принцессы было испорчено, но не лишь расстоянием брата и подруги. Имелась еще одна фактор, в которой она не хотела себе признаваться. Михримах ощущала, что может утратить и Рустема-пашу. На удачного и уже обеспеченного( такие слухи распространяются скоро) направила интерес Ханзаде Султан, дочь Фатьмы Султан. Молодая вдова отлично понимала, что Рустем не задержится в третьих визирях; султан оценивает его верность и осторожность, бизнес хватку и знание делать средства из такого, на что остальные и интереса не обращают. Присмотревшись к визирю еще в Стамбуле, в Эдирне Ханзаде делала все, чтоб то и дело какбудто случайно сталкиваться с пашой. Мать поддержала усердия дочери, поэтому Рустему довелось прочувствовать фундаментальный напор 2-ух родственниц собственного Повелителя. Ханзаде – прекрасная юная дама, ее взор над полосой яшмака горяч, глас вкрадчив… Какой мужчина устоит? Михримах, обнаружив, что Ханзаде радикально настроена захватить сердечко паши, пришла в гнев, но Эсмехан напомнила: – Паша не твой раб. Он свободен избирать себе супругу, ежели это позволит султан. Волен! Как это он свободен?! Как он может избрать кого-либо иного? Это обозначало бы, что и Рустем-паша потерян. Эсмехан опять уместно возражала: – Михримах, он всееще станет визирем и станет колесить верхом, лишь дома у него станет супруга. Почему Михримах никоимобразом не могла предположить вот этого – у Рустема-паши станет супруга? Разве он не мог жениться в Диярбакыре или элементарно ввести гарем? Почему все в душе протестовало? – Ты элементарно считаешь его собственной собственностью, а он уже издавна не конюх, – вразумляла Эсмехан. Но Эсмехан вышла замуж, и сейчас все ее идеи и заботы о Мехмеде, Баязид после обрезания сидел дома, и Михримах ощущала ужасное одиночество. Не дожидаясь окончания торжественных гуляний, она запросилась домой. – Повелитель, я уеду, чтоб позже не увязать в грязи посреди множества обозов? – Грустишь вследствии такого, что Эсмехан вышла замуж? – Мехмед женился и остается в Эдирне. С кем я буду состязаться в Стамбуле? – попробовала она отшутиться. Шутка вышла печальной. – С Баязидом, он издавна рвется обосновать, что также силен и ловок. – Он вправду силен и ловок, отец. Так вы разрешите мне съехать? Сулейман хоть и занят делами, успел увидеть, что Ханзаде упорно обхаживает Рустема-пашу. В иное время не был бы против такового брака, дал племянницу визирю, но султан увидел и иное – реакцию своей дочери. Это лишь видится, что Повелитель не подмечает ничто и никого кругом, что его идеи заняты наиболее высокими делами. Сулейман все сообразил. – Рустем-паша, поручаю вам жить принцессу в Стамбул. Вы также устали от праздника? – Как прикажете, Повелитель. Сердца обоих скакнули, но все скоро испортила та же Ханзаде. Услышав, что инфанта также собирается ворачиваться, Михримах чуток не расплакалась. Рустем, спросив, что с ними поедет и Ханзаде Султан, нахмурился, но что он мог сделать? – Я поеду верхом! – огласила Михримах. – Я также, – согласилась дочь Фатьмы. Она отлично держалась в седле, истина, в женском, что не дозволяло прыгать скоро. В первый же день Ханзаде шибко устала и сутра поднялась поздно, будучи разбитой. Не лучше ощущали себя и три ее служанки, просто болтавшиеся в седлах, как мешки. Михримах злилась. – Мы станем зависеть от данной рохли?! – Куда вы спешите, Михримах Султан? – Я, Рустем-паша, не желаю вести полжизни в караван-сараях вследствии такого, что Ханзаде Султан не может обращаться в седле! Впрочем, я вас не подгоняю, вы сможете сохраниться и брести с принцессой хоть шагом и по два часа в день. Я доберусь и одна со своими евнухами и собственной охраной. Вообще-то, она права, Ханзаде не приучена к седлу, ей тяжело, ни к чему было увязываться вслед. Но разрешено высказаться не так грубо. Рустем вздохнул. – Повелитель доверил мне сопроводить в Стамбул вас, я поеду с вами. А с Ханзаде Султан остается мой Малик-ага. – В этом нет необходимости, Малик-ага может ездить со мной, а вы оставайтесь. – Я сам решу, султанша, как мне быть! – разозлился Рустем. Он не видел собственной вины ни в чем, и нападки Михримах начали заключать из себя. Оставив Ханзаде со служанками почивать, в Стамбул двинулись все же совместно. Злясь на саму себя, Михримах гнала лошадка, какбудто вознамерившись загнать ее совершенно. На первой же приостановке Рустем подошел к ней. – Султанша, как бы и на кого бы вы ни злились, лошадка тут ни при чем. Мы не гонцы, и так торопиться вам некуда. Она чуток не заплакала, но смогла сдержаться. Принцессы хватило быстро, уже на последующий день она изводила Рустема, то и дело напоминая, что его сердечко осталось в Хавсе, где, небось, до сих пор залечивает свои царапины от седла красивая вдова Ханзаде Султан… Не замолчала даже, встретившись с бешеным взором паши. Рустем все почаще думал над тем, чтоб возвратиться в Диярбакыр. Чем далее от Стамбула и султанши, тем лучше. Убедившись, что паша ответствовать на ее колкости не хочет, Михримах замолчала, она только погоняла и погоняла лошадка. Дома кратко пересказала анонсы о празднике мамы, сказала, что бракосочетание Мехмеда и Эсмехан свершилась, и ушла к себе. В хаммаме продолжительно лежала без сил. Хотелось смыть с себя кое-что плохое, какую-то вину. В глубине души понимала, что за причина, но признаваться в этом не хотела. Рустем также навестил Роксолану, передал письмо Повелителя, поведал о празднике и свадьбе некотороеколичество подробней. И также был сдержан и хмур. – Что-то не так, паша? – Нет, все отлично, элементарно дел немало накопилось за время празднования. Завтра уеду в Анатолию. – Вас замучила инфанта? – догадалась Роксолана. Он не стал апеллировать, элементарно покачал башкой. – Дела, султанша. – И все же прошу вас повременить, покуда возвратится Повелитель, позже поедете. Пришлось пообещать. Михримах увидел у Хуррем Султан в кабинете на последующий день. Увидел и поразился: тихая, кроткая, печальная, какбудто всеми покинутая. – Султанша, кое-что приключилось? Она вскинула глаза, вздохнула. – Я осталась одна. Даже верхом поездить не с кем… Всего минутку обратно Рустем был крепко убежден, что немедленно уедет подальше от Стамбула, но тут сказал самостоятельно от собственной воли: – Если желаете, я поеду с вами… – Правда? Сколько раз позже он сожалел, что внеспредложение! Сколько раз позже довольствовался, что не уехал, не кинул все! Горько сожалел некотороеколичество дней, а с благодарностью упоминал этот день всю оставшуюся жизнь. Нет, инфанта не поменялась, слезы в ее очах были элементарно слезами уныния от одиночества, и задевать Рустема-пашу на каждом шагу Михримах не закончила – не могла, это дробь ее натуры, неотделимая дробь ее нрава. Через пару дней в Стамбул возвратилась Ханзаде и тут же попросила Рустема поглядеть ее лошадка. Бедолага ощутил себя загнанным в угол. Отказаться невозможно, но и исполнить просьбу Ханзаде Султан обозначало отдать ей предлог обходиться опять и опять и активизировать ярость Михримах Султан. Так и приключилось, Михримах ахнула. – Рустем-паша, вы сейчас конюх у Ханзаде Султан? – И ваш, султанша, также! – фыркнул в протест паша. Как ни пытался вытерпеть, не вылезать из себя, не ответствовать, не замечать – она умудрялась задеть так, чтоб огрызнулся, какбудто обретая угрюмое наслаждение в пререканиях. Жизнь с каждым днем становилась невыносимей. Хорошо, что практически сходу возвратился и сам султан, он не стал ожидать окончания праздников, предпочитая не месить грязь на разбитых тысячами копыт дорогах. Роксолана жаловалась на войну меж Михримах и Рустемом. Сулейман кивнул. – Пора их поженить, чтоб закончили ссориться. – Что? – Хуррем, неужели ты до сих пор не удостоверилась, что лишь так разрешено угомонить нашу дочь и подчинить ее хоть кому-то? – Но сможет ли Рустем-паша подчинить Михримах? – Если не глупец, то сможет. А не сможет, тем ужаснее для него. Ты дашь единодушие? – Пусть попросит, – согласилась Роксолана. Ей симпатичен разумный, безмятежный босниец, но сможет ли Рустем совладать с неспокойной принцессой? Ладно, так тому и быть, решила для себя Роксолана. Михримах пора замуж, восемнадцатый год, она в этом возрасте уже троих деток имела… А еще пора поразмыслить о наложнице для Селима. Шехзаде уже проявляет энтузиазм к рабыням; чтоб не кончилось рождением от какой-либо ушлой истопницы, необходимо приглядеть прекрасную и неглупую, но такую, чтобы и Селима в руках держала, и против самой султанши не смела не то что словечко заявить, даже поразмыслить кое-что. Как неприметно выросли дети… Сулейман все время в походах, возвращался из 1-го, тут же начинал приготовлять иной то на запад, то на восток… Все время ожидала его их походов, писала письма… Полжизни в письмах. И не увидела, как эта жизнь пролетела, быстро будет бабушкой. Радостно и обидно сразу. Михримах опешила ее осведомленности и ловкости. Жизнь приучила, в ней изредка стоит идти напролом, как покуда делает их дочь, куда лучше сотворить условия, чтоб все вышло так, как нужно тебе. Роксолана издавна этому научилась. Научится ли Михримах? Рустем чуть дождался возвращения султана. Ему уже не хотелось разгадывать загадку. Любая встреча с Михримах выливалась в противостояние, бессмысленное, на пустом месте, отнимавшее немало сил, раздражавшее. Словно одно его наличие бесило принцессу. Ее раздражением воспользовалась Ханзаде Султан, преднамеренно выводя Михримах из себя, Рустем досадовал на несдержанность собственной воспитанницы, но сделать ничто не мог, поэтому что сам был главным объектом ее нападок. Нет, лучше в Диярбакыр, покуда Михримах не выдадут за кого-нибудь замуж. Может, муж сможет подавить эту фурию. Если правдиво, не таковая уж Михримах фурия, с другими-то говорит вежливо, даже смеется, а при нем какбудто дикая кошка, будь масть на загривке – вставала бы дыбом. Правда, Рустем периодически ловил себя на страстном желании просто погладить принцессу по этому загривку. Может, она сердится поэтому, что Эсмехан вышла замуж, а она нет? Тогда принцессе безотлагательно нужен муж! Удивительно, но при идеи о вероятном замужестве собственной мучительницы беситься начинал сам Рустем. Ему-то удавалось сдерживаться, снаружи оставался безмятежным, но внутри совершалось такое!.. Нет уж, лучше Диярбакыр! Потому сходу после возвращения султана попросился на беседа одиннаодин. Тот пристально поглядел и кивнул: – Будь недалеко, я освобожусь, и мы побеседуем. У султана не было дел, элементарно хотелось поразмыслить и взять справедливое заключение. Хуррем произнесла, что их пора поженить. Наверное, она права, дамы постоянно правы в таковых вопросах, а Хуррем права постоянно и во всем. Михримах строптива, это уже стало обычным, но то, что она создаёт с Рустемом, смотрится уже непристойно. Словно паша ее свой неприятель. Может, так и имеется, таккак Михримах не может полагаться начинать супругой визиря, наверное благодарячему и сердится. Окликнул евнуха. – Позови ко мне Рустема-пашу. Паша вошел степенно. Сулейман почему-то подумал, насколько ему лет. Посчитал, выходило 30 9. Прекрасный возраст для мужчины. – Рустем-паша, о чем ты желал со мной побеседовать? – Повелитель, разрешите мне съехать в Диярбакыр. Глаза султана сузились, взор стал практически твердым. – Почему? – Я здесь… кое-кого раздражаю. Губы Сулеймана нежданно коснулась ухмылка, а сам взор поменялся, стал насмешливым. – С дамой не совладал? Глядя в глаза султану, Рустем сообразил, что тот обо всем издавна додумался, все соображает, стало даже постыдно, но возразил: – Это же не элементарно женщина… – Рустем, когда дама обожает, нет никакой различия, кто она – дочь султана или рабыня. Ты все время стараешься пересилить в Михримах принцессу, а ты победи даму. Иногда произнести нежное словечко лучше, чем одолеть в споре. Когда справишься, придешь к Хуррем Султан умолять руки принцессы. Я дам единодушие. Только не тащи, Михримах может наделать что угодно… Рустем элементарно задохнулся. Повелитель согласен на его брак с Михримах Султан?! И поэтому, как он заявлял о Хуррем Султан, султанша-мать также?! Оставалась одна неувязка, зато основная – Михримах. С данной строптивицей невозможно по-хорошему, она решит, что ты никто. И враждовать невозможно, нелюбовь султанши не проще. Паша внезапно вспомнил, как Михримах ревниво отстраняла от него Ханзаде, но чуть ли это было вследствии любви к нему. Принцесса считает пашу собственной собственностью и не хочет возвращать иной. Повелитель порекомендовал нежное слово… Он запамятовал, что его дочь говорит лишь язвительно? Все решилось на последующий день и решилось случайно, без нежных слов, быстрее напротив. Заметив, что с Рустемом опять воркует Ханзаде, Михримах принялась вытворять на собственной Юлдуз невесть что. Она горячила и горячила лошадка, понимала ее на дыбы, рискуя просто соскочить на землю. Сначала Рустем только косился, позже, когда кобыла вздыбилась вособенности шибко, а хозяйка Михримах даже побледнела от испуга, паша кинулся к лошади, поймал под уздцы, опустил и практически стащил принцессу на землю. Хотелось отхлестать ее за глупый риск, за безумства, какие могли стоить жизни. Но когда поставил Михримах на землю, они оказались так вблизи друг к другу, к тому же скрытые от других крупом Юлдуз, что приключилось что-то невнятное. Все злобные слова куда-то пропали, желая досада душила все одинаково. В ее очах полыхал зеленый пламя, его горели, как два темных угля. Сколько прошло времени? Наверное, некотороеколичество мгновений, но таккак посещают мгновения длиной в длинные часы. Они глядели и глядели в глаза, и недовольство куда-то уходило… еще чуток и… К ним уже бегали, мир очнулся, стали слышны возбужденные голоса… И Рустем внезапно сказал то, что никоимобразом не задумывался ей произносить: – Когда ты станешь моей супругой, запрещу тебе вообщем садиться в седло! – Что?! Он отпустил плечи Михримах, развернулся и ушел, а позже уехал. Нет, он не будет завоевывать эту фурию сладкими речами, никакие нежные слова не заставят султанскую дочь договориться вылезти за него замуж. Ее разрешено укротить, лишь как норовистую лошадку – поймав под уздцы и лишив способности противиться! Рустем пошел в хаммам, позже кропотливо побрился, оделся, достал сундучок с украшениями, какие издавна собирал почему-то с какой-никакой целью, отобрал из него некотороеколичество даров и отправился… к Хуррем Султан. Сулейману, естественно, доложили о выходке дочери и о том, что Рустем-паша уехал даже не попрощавшись. – Уехал из Стамбула? – Нет, Повелитель, он… – Начальник охраны почему-то смутился. – Он в хаммаме. – Угу. Позови-ка ко мне Михримах Султан. И еще скажешь, куда после хаммама отправится Рустем-паша. Михримах досадовала хозяйка на себя. Совершила тупость, отец зовет, означает, хочет запретить колесить верхом. И Рустем разозлился не на шутку. Но что он произнес? " Когда ты станешь моей женой… "? Михримах гнала от себя прошлое об этом бешеном взгляде и данных словах. Вот еще – она будет супругой какого-то Рустема! Твердо постановив заявить папе, что его визирь просто зарвался, поэтому она и взбесилась, Михримах все одинаково шла, виновато опустив голову. Что бы она ни произнесла, поначалу станет акцент Повелителя, а это страшней только. Из-за двери " Гель! ", это бригада входить… Через порог шагнула на трясущихся ногах, готовая умолять у отца амнистия. – Садись, Михримах, нам необходимо побеседовать. – Да, Повелитель… Некоторое время Сулейман пристально глядел на дочь. Как же она схожа на Хуррем! Те же глаза, губки, та же фигура… Только вот нрав другой. И в кого инфанта таковая строптивая? Словно основное в жизни – изготовить все вопреки. Когда не удается кому-то, делает себе. Молчит – означает ощущает свою вину… Его шеф охраны Малик уже донес, что Рустем-паша отправился к Хуррем Султан. Значит, пора произносить и с султанской дочерью. – Михримах, – вздохнул султан, – я вижу, тебе досадно пребывание Рустема-паши. Я избавлю тебя от этого. Завтра же паша возвратится в санджак подальше от Стамбула. Жаль, естественно, он мне нужен тут, я даже в будущем желал изготовить Рустема-пашу Великим визирем, но покой любимой дочери подороже. Пожертвую Рустемом… Михримах ахнула, но тут же осеклась, потупила глаза, пожала плечами. – Нет, отец, длячего же! Если Рустем-паша настолько ценен, пусть станет вблизи с вами! Я не против… – Ни к чему досаждать своей дочери. Рустем-паша ценен, но твое покой ценней. Пусть он приносит выгоду далековато от Стамбула. Женю его на Ханзаде Султан и отправлю назад в Диярбакыр… – Ханзаде?! Сулейману с трудом получилось задержать улыбку. – Да, она очевидно благоволит к Рустему-паше. Ему пора жениться… И тебе станет спокойней. – Это он посетовал? – На что? Есть на что апеллировать? В дверь постучали. Разрешив зайти, Сулейман принял записку от Хуррем, прочел, кивнул, отпуская Аббаса-агу. – Передай, что я согласен. Повернулся к сидевшей интенсивно Михримах. – Так имеется на что апеллировать? – Я водила себя сейчас неподобающе, Повелитель. – Как? Она опустила голову: – Рисковала. – От Рустема-паши получила нагоняй? – Да… – И после этого все одинаково не желаешь, чтоб я выслал его в Диярбакыр? Он вчера умолял выпустить. Принцесса вскинула на отца глаза. – Просил? – Да, ему надоела битва с тобой. Сулейман ожидал реакции дочери, она вышла предсказуемой. – Ну и пусть катит. – Нет, он передумал. Наоборот, лишь что попросил твоей руки. Мы с Хуррем Султан отдали родное единодушие. У Михримах закончились не лишь слова, закончился сам воздух в кабинете Повелителя. Раскрывала рот, как рыбка, вытащенная из воды, – бесшумно. – Что, ты против? Опомнилась, опустила глаза, перевела дыхание. – Я постоянно покорна вашей воле, отец. – ныне будешь воле супруга. Я объявлю о подготовке к пышной свадьбе. – Может, не нужно?.. – Что не нужно? – Пышную… Кабинет огласил смех Повелителя. – Но на само замужество ты согласна? Иди к себе. Или к мамы, как желаешь. Михримах отправилась к Роксолане, но по пути встретила… Рустема, который от грядущей тещи как раз возвращался. – Султанша… я умолял вашей руки и получил единодушие Повелителя и Хуррем Султан. Она застыла совершенно вблизи, вскинула глаза. – Я знаю… Бровь Рустема непроизвольно приподнялась. – И не против? В протест бровь принцессы также приподнялась. – Если вы позволите мне колесить верхом. Главный сад огласил хохот паши. – Только шагом… – Вот еще! – не выдержала Михримах и кинулась практически бегом в покои мамы. Роксолана встретила дочь чуток растерянно. – Михримах… – Я знаю, Рустем-паша умолял моей руки, и вы с папой согласились. – Нам показалось, что вы симпатизируете друг другу. Тебе таккак нравится Рустем-паша? – Глаза мамы глядели чуток коварно. Михримах повторила то, что произнесла Рустему: – Вот еще! Глядя ей вдогон, Роксолана покачала башкой: – Не завидую я Рустему… А может, напротив, завидовать нужно? Замужем Пышной женитьбы не вышло, большаячасть придворных еще не возвратились из Эдирне, но ее никто и не хотел. Вернувшись в Стамбул, паши с изумлением узнали, что покуда они месили грязь на осенних дорогах, Рустем-паша стал зятем Повелителя, 26 ноября 1539 года женившись на принцессе Михримах Султан. Больше только тревожился Великий визирь Челеби Лютфи-паша, которого Сулейман сделал визирем этим летом после погибели от чумы предшествующего Великого визиря Аяза Мехмеда-паши. Лютфи-паша муж Шах Султан, поэтому брак меж шехзаде Мехмедом и Эсмехан Султан так главен. Но что же сейчас станет? Не пожелает ли Повелитель изготовить Великим визирем собственного ближайшего зятя, таккак он оценивает строптивую дочь не меньше собственной супруги? Все узнавали друг друга, кто главней для Повелителя – муж сестры Лютфи-паша или муж дочери Рустем-паша? Но еще до беспокойства придворных Михримах и Рустем пережили свою женитьбу. Сулейман не стал улаживать превосходный праздник, недостаточно такого, в следующий раз нарушил обычай из-за собственных дам – позволил Михримах – истина, под плотной накидкой, сидеть вблизи со собственным супругом практически все время котомка и соревнований. Ему не пришло в голову, что увешанной драгоценностями, накрытой непроницаемой тканью, не имеющей способности толком пошевелиться жене совсем не доставляло наслаждения выслушивать мужские клики и хохот. Михримах терпела, убеждая хозяйка себя, что сейчас вообщем подвластна воле жена и ежели тот считает необходимым удерживать ее в такой клетке некотороеколичество часов, означает, так тому и быть. У Михримах росло недовольство; ежели для кого бракосочетание и была праздником, то лишь не для нее. Роксолана издалека глядела не неподвижную фигуру закутанной в ткани дочери и сожалела ее. Еще мало, и Сулейману стоит напомнить, чтоб отпустил юных. Михримах попробовала не мыслить ни о чем, элементарно сидела и ожидала окончания праздника, устроенного в их с Рустемом честь. Муж… Как сейчас себя с ним новости? Неужели начинать покорной куклой, которой даже в седло запрещается садиться? Ну уж нет! Характер давал о себе ведать, внутри самостоятельно от ее богобоязненных раздумий, вызванных длинной разговором с имамом, который разъяснял ее повинности хорошей супруги, рождался ответ. Вдруг она ощутила легкое касание пальцев супруга к собственному запястью. Рустем отыскал ее руку под накидкой, легонько сжал. – Устали, Михримах Султан? – Надоело все, – призналась инфанта. Ей вправду надоело сидеть куклой, фактически ничто не видя, интенсивно прислушиваясь, пытаясь проанализировать в грохоте бессчетных барабанов, одновременной забаве почтивсех приборов, восторженном реве тыщ людских гласов, гвалте торжественной толпы желая бы обрывки фраз. Он не выпустил ее пальцы, против, завладел всю стиль руки. Рука мощная, ласковая. Прикосновение данных пальцев ей знакомо; не раз Рустем, еще не будучи пашой, поддерживал принцессу, когда изучал птицей взлетать в седло и помогал спускаться на землю. Но то были совершенно другие прикосновения – ассистента, не супруга. ныне его пальцы ласкали ее ладонь, успокаивая. Рука мужчины поглаживала руку женщины… Внутри все сжалось, сладостно сжалось от предвкушения что-то волшебного… Конечно, Михримах поведали все, что обязано случится меж ними в первую ночь и в следующие, она понимала это, но никто же не заявлял о том, что обыкновенные прикосновения мужчины, с которым предстоит близость, имеютвсешансы быть так волнительны. Михримах застыла. С одной стороны, ей чрезвычайно хотелось, чтоб касание продолжалось как разрешено подольше, с иной – инфанта понимала, что попадает в зависимость от этого мужчины, а она не привыкла зависеть от кого-то, тем наиболее от Рустема! Постепенно недовольство опять брало вершина, тем наиболее самого Рустема позвали в сторону, и он выпустил ладонь супруги из собственной руки. Всего только миг обратно мечтавшая избавиться от плена, Михримах внезапно ощутила ужасную, нестерпимую обиду! Как он мог сломаться от нее на кого-либо еще?! Казалось, что Рустем кинул ее. Вот прямо на свадьбе кинул, кинул, выбрал кого-либо иного. Это мгновенное отличие было сродни измене! А ничто не подозревавший Рустем рассматривал выступления перед их помостом. Михримах сидела, поджав губки и стиснув зубы. Хорошо, что под накидкой этого никому не следовательно. Но продолжительно вытерпеть это состояние не сумела. Улучив момент, повернулась к Рустему и бесшумно прошипела: – Не-на-вижу!.. Рустем на миг застыл, но скоро брал себя в руки, наклонился к супруге и неслышно сказал в протест: – Я тоже… Вот сейчас Михримах во стократ сильней порадовалась накидке на собственной голове, поэтому что элементарно задохнулась от возмущения. Этот… этот… смеет ненавидеть ее?! Да он!.. убожество!.. султанский прихвостень!.. кто она и кто он?! Да что он себе дозволяет?! А Рустем и другие краски тихо следили за представлением. Михримах из-под ее накидки нехорошо следовательно, что проистекает на арене, она надеялась более на слух, но лучше только слышно супруга, сам глас которого обижал ощущения принцессы. На ее счастье, устал сам Повелитель. Султан поднялся, давая взятьвтолк, что оставляет праздник. Поднялись и другие, Рустем поклонился султану, благодаря за дочь и пребывание на свадьбе. – Вы оставайтесь, мы с Хуррем Султан покинем праздник. – Если позволит Повелитель, то мы с Михримах Султан также отправимся домой. А другие пусть продолжают торжествовать. – Пусть станет так! По знаку султана пиршество возобновилось, но уже тише, краски осторожно следили, удалится ли Повелитель. Михримах была благополучна, что все кончилось, внутри у нее бурлила неприятность. Произнося родное " терпетьнемогу ", она совершенно не думала, что услышит в протест и что об этом поразмыслит муж, элементарно выплеснула наружу чувство и все. Она совсем не ненавидела Рустема, быстрее это была реакция на дурацкое состояние, в котором обязана находиться длительное время. Строптивая и вольная в передвижении инфанта издавна так не мучилась. Но Рустем ответил тем же! Забыв, что это только только протест на ее личные слова, Михримах помнила лишь о том, что произнес он. Служанки, ощущая, что госпожа практически разъярена, неговорянислова помогли переодеться в ночное платьице, сбросить декорации, от которых у несчастной принцессы устали и уши, и руки, и шея, распустили и расчесали волосы… Обычно такое рукоделие сопровождалось восхвалениями жены и ахами со стороны женщин, но на сей раз проходило неговорянислова. Михримах обиженно поджимала губки, что не сулило ничто неплохого окружающим. Слуги гадали, что же могло так рассердить красавицу. Рустем-паша пришел переодетым в ночную одежду достаточно быстро, Михримах еще не успела прилечь, желая уже была готова. Еще на входе Кадим-ага, который сейчас стал старшим евнухом у принцессы, шепнул паше, что Михримах Султан рассержена: – Спаси Аллах! – Чем? – Не знаю, паша. Все может быть… – Справимся, – мысленно обещал себе Рустем, а вслух заверил, что султанша элементарно чрезвычайно устала. – Этот праздник был таковым длинным и утомительным… Михримах поднялась с дивана, где женщины в сотый раз поправляли ее и без такого безукоризненно расчесанные золотистые( вся в мама!) волосы. Рустем непроизвольно залюбовался их блеском. Подошел поближе, осмыслив, что служанки более ей не необходимы, жестом выслал всех бросать и протянул руку супруге. – Султанша… Слуги пропали одномоментно и неслышно, Рустем быстрее ощутил, чем услышал, как за Хикмат закрылись двери. В Михримах дрались противоречивые и совсем странные ей самой ощущения. Пальцы супруга были втомжедухе нежны, он совершенно вблизи и аппетитно пах, ощущалась мужская сила… но спокойствия не давали его слова! – Султанша, кое-что не так? Ноздри точеного носика опять в ярости расширились. – Вы посмели заявить, что недолюбливаете меня?! Брови Рустема удивлённо взлетели кверху. – Я вас?! Что вы, султанша, как я могу ненавидеть свою жену? И когда заявлял такое? Михримах не обманули изумлённо приподнятые брови и слова супруга, поэтому что его глаза при этом язвительно блестели. Он не запамятовал собственных слов и вданныймомент все сообразил. Неужели станет отказываться, веря, что она не услышала? – Я произнесла, что терпетьнемогу, вы ответили, что также. И не отказывайтесь от собственных слов. Это недостойно! Снова глаза Рустема блестели шуткой, но глас журчал нежно: – Я не отказываюсь. Я считал, что вы о выступлении женщин-акробаток, а вы, какоказалось, разговаривали обо мне… Печально. – Я… – чуток растерялась инфанта, – я также не о вас… – Хвала Аллаху! Я бы предпочел… Он не договорил, притянув Михримах к себе и лаского, призывно коснувшись ее губ. Она только кратко вздохнула в протест. Через миг его губки уже овладели ее губами, а руки – ее телом. Михримах подчинилась, ощущая, что утопает в потоке ласки и влечения, исходящем от Рустема. – Так лучше… – шепнул Рустем на ухо, завлекая супругу на кровать. Михримах уже не задумывалась о необходимости повиноваться ему как супругу, она элементарно поддалась личному желанию. Рустем – опытнейший мужчина, отлично понимающий, как принести наслаждение не лишь себе, но и даме, которую владеет в объятиях, обладающий наукой любви и сладострастия, к тому же он вправду хотел Михримах и был вособенности бережен и горяч сразу. Она забыла обо всем, о том, кто он и кто она, о собственном намерении удерживать супруга на расстоянии, о собственной холодности… о том, что за пределами данной спальни и этого ложа есть жизнь. Во всем мире остались лишь они вдвоем, лишь горячее, страстное тело Рустема, его зов и ее плоть, отвечавшая на этот зов волной желания и удовольствия. Внутри боролась лишь одна мысль: неужели такое можетбыть?! Михримах шептала кое-что горячее, в чем-то сознавалась, что никогда не произнесла бы за пределами этого ложа… Он убеждал чуток пострадать, обещал райские кущи … Принцесса не могла взятьвтолк, о чем это муж, что вытерпеть, ежели несет волна неизвестного наслаждения? Губы, руки, мощное тело, бесстыдные ласки – она с восхищением воспринимала все. Заснула в объятьях супруга – пробудилась одна. Некоторое время лежала, прислушиваясь не столько к звукам снаружи( их практически не было), насколько к самой себе, и стараясь припомнить действия и, основное, чувства и слова ночи. Если это и имеется влюбленность, то она согласна любить супруга каждую ночь. Но Михримах не была бы Михримах, ежели бы рассуждения не кончились совершенно другим. Сердясь хозяйка на себя за то, что поддалась порыву влечения, строптивая инфанта сурово засопела: сейчас этот Рустем станет мыслить, что властен над ней! Но как ни пыталась, злиться на супруга не выходило, хоть плачь! И вместо " этого Рустема " в думах упрямо выходило элементарно " Рустем ", а тело чувствовало касание его рук, губки – администрация его губ, внутри рождалось желание повторить… И биться с данными чувствами совсем не хотелось. Михримах принялась вспоминать не родное повиновение, а наслаждение, которое получила; это было куда приятней. Чем подольше упоминала любой волшебный миг, тем более понимала, что стремится возобновления, готова на что угодно, чтоб опять ощутить горячее тело и настолько же жаркие ласки. Услышав, что инфанта зашевелилась, в спальню заглянула Хикмат. – Госпожа, вы пробудились? – Да. Помоги мне. Служанка ловко обернула госпожу простыней, скоро прикрыв две остальные, на которых расплылось красное пятно. – Хикмат, а где Рустем-паша? – Его вызвали к Повелителю, госпожа. – Давно? – Сразу как встал. Не требовать же служанку, когда встал паша! Михримах лишь плечиком дернула. – Вели изготовить хаммам! – Все готово, госпожа. Принцесса усердно делала вид, что ночкой ничто не происходило, служанки также. Ее осторожно вымыли, умастили тело благовониями, надели во все чистое и новое. Хикмат не выдержала, языком зацокала: – Как вы неплохи, Михримах Султан! Рустем-паша, небось, и глаз не мог сомкнуть? Михримах лишь фыркнула: – Что ты язык распустила? Но раздражения в ее гласе не приметно, означает, служанка права. – Рустем, тебе получилось завоевать Михримах? – чуток улыбнулся Сулейман. Рустем, мысленно отметив его схожее воззвание, покачал башкой. – Она покорилась, но не хочет этого опознавать. Буду делать вид, что покуда нет… – Сочувствую, – рассмеялся султан. – Я знаю свою дочь и могу доставить, насколько сил и терпения пригодится тебе, чтоб совладать с данной красавицей. – Результат такого стоит. Рустем потрудился утаить сияние в очах; не признаваться же султану в ночном безумии, когда они были недалеки трижды? Это неестественно для женщины, лишь что ставшей дамой, но Михримах была так горяча и великолепна, что муж элементарно не выдержал. – Хороша? – опять с трудом спрятал в бороде улыбку Сулейман. Султан чрезвычайно скромен в интимной жизни, об этом знал целый гарем, и то, что он расспрашивал, обозначало особенное известие отца к дочери. Рустем разумел, что болтать не следует, поэтому только кивнул: – Лучше не бывает… Больше дискуссий на эту тему не было. Но султан распорядился: – Сегодня же отправляйся в Бурсу, там необходимо решить некотороеколичество вопросов. – Сегодня? – Да. Не бойся, таковая расставание быстро лишь поможет. Знать бы ему, чем все обернется, отразился бы нездоровым, отобрал Михримах с собой, элементарно отказался ездить, рискуя накаркать ярость Повелителя, но Рустем сообразно кивнул: – Как прикажете, Повелитель. К тому времени, как он пришел домой, Михримах уже посетила в хаммаме, пришла в себя и с замиранием сердца ожидала последующей ночи. От одной идеи о ее приближении султаншу кидало в жар. Она провела полдня в таком возбужденном состоянии, готовая в всякую минутку перейти от хохота к слезам. Рустем куда-то ушел, не сочтя необходимым заявить ей куда. Это было грустно, желая инфанта понимала, что так станет; но не в первый же день! Михримах уже мало опомнилась, когда к ней внезапно приехала мама. Роксолана мало волновалась за неуравновешенную дочь и верно делала. – А где твой муж? – У него с утра дела! – пожала плечами Михримах. – Был ли он бережен с тобой? Горяч? Михримах стала пунцовой, ужасно на саму себя досадуя: – Да! Роксолана улыбнулась: – Не стыдись, это у всех так впервыйраз. Ты довольна? Не успевшая отхлынуть от лица кровь опять кинулась в щеки Михримах: – Да. – Ну и отлично, означает, будут прекрасные детки. Только супруга не разглядывай, чтоб ребенку не насолить. – Какому ребенку?! – ахнула дочь. – У меня уже станет малыш?! – Все в воле Аллаха, доченька. Главное, что тебе близость с супругом не неприятна. – А случается неприятна? Роксолана вздохнула: – Бывает и так… – У вас было? – Глаза Михримах темно сузились. Вот сейчас полыхнула, желая и не так приметно, мама: – Нет, я была неравнодушна в Сулеймана. Михримах направила интерес на то, что мама именовала отца по имени, это было очень изредка, точнее, никогда. Принцесса неясно помнила с детства, что дважды слышала такое, когда была совершенно маленькой. Договорить не получилось, возвратился Рустем. Хотя о чем произносить? Роксолана удостоверилась, что у любимицы все отлично, все сформировалось с супругом. Не знала она, что до " сформировалось " еще далековато. – Хуррем Султан… Михримах Султан… – приветствовал дам Рустем. Роксолана не закрылась при нем яшмаком, как делала ранее, все же сейчас нечужой. Но у Рустема хватило ума не направлять на это интереса, только глаза скосил. – Рустем-паша, длячего вас манил к себе Повелитель? Или это муниципальная секрет, недостойная дам? Рустем склонил голову: – Что вы, Хуррем Султан, разве от вас имеютвсешансы быть секреты в нашей империи? Единственная секрет – вы хозяйка. Никогда Рустем не произносил столько льстивых слов сходу, но он и действительно почитал эту непостижимую даму. – Повелитель отдалприказ мне сейчас уехать в Бурсу и решить некотороеколичество насущных вопросов. – Когда? – ахнула Михримах. Рустем перевел взор на супругу, вздохнул: – Сегодня. Роксолане довольно было мимолетного взора, чтоб взятьвтолк, как этим двоим не охото расставаться хоть на день, что невозможно их разлучать. – Я поговорю с Повелителем, попрошу, чтоб поехал некто иной или чтоб Рустем-паша сумел тронуться чрез некотороеколичество дней. Не размышляю, чтоб там были настолько неотложные дела. Но тут уже взвилась Михримах: – Зачем? Рустем-паша полностью может ездить, не так устал! Зато отдохнет от пиршеств. Вот длячего произнесла? Пусть бы мама попросила за них. Но досадовать поздно, словечко не птаха, назад в клетку, за зубы, не вернешь. Визирь, который без конца в поездках, собрался скоро. Роксолана ушла, предоставив супругам прощаться самим. – Михримах, я вернусь быстро. Завтра разберусь с делами и сходу назад. – А что я буду делать? Он поднял ее голову за подбородок, поглядел в глаза: – Ждать. Будешь ожидать? – Буду… – И тосковать. – Его губки коснулись, лишь коснулись ее губ, позже щеки и прошептали это на ухо. Рустем какбудто обещал те наиболее райские кущи, когда возвратится. Он не возвратился ни послезавтра, ни даже чрез недельку. Дело оказалось противным и неспешным. Написал сходу, но что это за утешение – любовное обращение вместо его рук и губ? Рустему довелось тронуться аж в Манису, поэтому возвратился лишь чрез полтора месяца… Рустем-паша писал любой день, с юмором говорил о собственных приключениях и о том, как не дремлет по ночам, размышляя о жене, как сердцем рвется домой… Михримах отвечала реже; не обожала строчить. Не написала ему о основном. Паша увидел все сам, когда возвратился. Через две недели после женитьбы стало светло, что у Михримах станет малыш. Шли день за днем, эта убежденность крепла, к огорчению, не лишь вследствии отсутствия неких признаков, но вследствии оченьбыстро ухудшавшегося состояния принцессы. Прошло чуток более месяца после отъезда Рустема-паши, а на его жену уже было жаль глядеть, даже обычное упоминание о еде вызывало неукротимую рвоту. Обрадованная стремительной беременностью дочери( " После первой ночи! Ты удалась в меня, означает, деток станет немало! "), чрез недельку мучений Михримах Роксолана уже не была уверена в счастливом материнстве принцессы. Михримах не могла ни имеется, ни глотать, ни даже элементарно бездействовать. Пополз слух, что принцессу на свадьбе сглазили. Провели все нужные ритуалы, все очистили, сменили комнату, но ничто не помогло. Десять дней неизменной рвоты и совершенного отказа от еды превратили живую насмешливую Михримах в слабенькое схожесть семнадцатилетней дамы. Едва сойдя с коня, Рустем услышал, что Михримах Султан нехорошо себя ощущает. – Что?! Почему? Его преданный Омер чуток растерянно опустил глаза: – Это дамские недомогания, паша… Рустем, еще не до конца осознавая, что услышал, метнулся в их с Михримах покои. – Паша, султанша не там. – А где? – Вон там, там удобней, – кивнул Рустему Кадим-ага, старший евнух Михримах. – Что с султаншей?! Евнух когда-то удивительно пожал плечами: – Говорят… у нее станет малыш, паша. – Вы… вы убеждены? – Да, султаншу тошнит уже вторую недельку. Рустем, у которого перехватило гортань от таковой анонсы, практически влетел в спальню, не дожидаясь, когда евнухи и служанки откроют перед ним двери. Михримах, измученная рвотными позывами, лежала на кровати бледная, как снег. Завидев пашу, служанки немедленно выскользнули из комнаты, оставив супругов вдвоем. Предстоял принципиальный момент, в который невозможно ввязываться. Рустем-паша обязан выяснить о будущем пер венце. – Михримах… – Рустем погрузился на колени перед ложем с женой. Его глаза блестели, как два бриллианта. Она держалась за гортань, какбудто стараясь задушить хозяйка себя, но смогла выжать: – Это вы виноваты… Я не хочу этого малыша! Не хочу! Больше… никогда… не допущу вас… к себе… Слова давались ей с трудом. Лицо Рустема стало каменным, а взор томным. Но он обычно совладал, ухмыльнулся, поднимаясь с колен и чуть-чуть кланяясь: – Хорошо, султанша… Но этого породить придется… Круто развернулся и получился. Слуги с изумлением глядели на пашу. Вместо ожидаемой веселья он смотрелся так, какбудто получил сильнейшую пощечину. Может, так и было? Вернувшиеся в спальню Хикмат и Бирсен застигли султаншу рыдающей в подушку. – Госпожа, что приключилось?! Паша вас оскорбил? Госпожа! – Нет, это я его! – практически выкрикнула Михримах, готовая уничтожить саму себя за бурный язык. Она ощущала себя нехорошо, но разве в том причина Рустема? Разве он повинен, что супруга нехорошо переносит беременность с первых месяцев? Но и паша мог бы подругому, таккак видел, как ей нехорошо! Почему бы не приласкать, не пожалеть? Обиделся на ее резкие слова. Пытаясь обелить родное поведение, Михримах усердно выискивала вину Рустема в собственном состоянии. Да, он где-то ездил, вместо такого чтобы… Что " чтоб ", не знала и хозяйка. Если бы сидел вблизи, ей было бы проще? Разве в пребывании супруга ее тошнило бы меньше? Но еще столько месяцев спереди!.. От одной идеи, что много-много дней нереально станет приподнять голову от подушечки, ни имеется, ни глотать Михримах становилось так противно, что хотелось прикрыть глаза и помереть. Ночи любви приводят вот к чему. Бывает даже, что не ночи, а только только одна ночь. Неужели сейчас после всякой амурной ночи с ней станет делаться вот такое?! Но тогда супружество превратится в ужас. И длячего она лишь вышла замуж? Принцесса несладко плакала, а ее несчастный муж, вместо такого чтоб ликовать сообщению о беременности супруги, гнал коня подальше от замка. На его счастье, султана не было в Стамбуле, означает, не было необходимости безотлагательно идти к Повелителю и доносить – вообщем кое-что произносить, а чем-то отчитываться. Съездил на пару дней в Бурсу, называется… А ежели бы не ездил, что поменялось? Хотя бы успел приручить строптивую жену, может, не услышал бы таковых резких, ожесточенных слов? Рустем неглуп, разумел, что Михримах произнесла это вследствии собственного состояния, но разумел и иное: за время беременности она элементарно возненавидит супруга, к тому же любая следующая может очутиться настолько же тяжелой… У третьего визиря работы много, но Рустем потрудился отыскать себе еще занятия, чтоб как разрешено меньше случаться дома. Он стал помогать в работе Фонда Хуррем Султан. Султанша познакомила его с новеньким архитектором, которого решено позвать для строительства зданий по ее заказу. Рустем помнил Синана еще по венгерскому походу, где тот был инженером, а сам паша – только только оруженосцем. Кажется, Синан мог выстроить что угодно, во каждом случае, мосты, какие возводились под его истоком, могли простоять не одну сотку лет. В каждом городке он тщательно учил наиболее прочные постройки, без конца кое-что чертил и зарисовывал. Однажды султан отдалприказ Рустему посодействовать необычному инженеру; так и познакомились. После похода Синан уехал в Египет восстанавливать разрушенное, а Рустема опять брали на султанскую конюшню, лишь сейчас уже мирахуром – управлять конюшней и ричаб-агой – человеком у султанского стремени. Ричаб-ага – элементарно почетная обязанность, а вот мирахур – еще и чрезвычайно серьезная. Заботиться о десятках лошадок, ведать все их трудности, норовы, потребности, не выпустить ни одну, впору прибирать тех, кто уже более не годится для султанских выездов, и брать новейших – это может не любой. Рустем отлично разбирался и в лошадях, и в людях. Его побаивались за острый язык и повадку осмеивать одним предложением, а поэтому избегали. Но он и не рвался дружить со всеми подряд. Он никогда не осмеивал султанскую семью, был верен Повелителю, Хуррем Султан, шехзаде и принцессе более самого преданного коня. Особенно принцессе, поэтому что давно обожал эту строптивицу, ни на что не веря и никогда в том не признаваясь сам себе. И вот приключилось – стал супругом Михримах. Но для него была только ночь, одна-единственная ночь счастья! Мирхимах таяла в его руках, отвечала на ласки, она хотела его, горела страстью… Всевышний даровал им дитя после первой же ночи… И что сейчас? " Я не хочу этого малыша! " Это худшее, что она могла заявить. Если бы элементарно произнесла, что не обожает, не желает более созидать, он бы смирился, точнее, не смирился, но отступил, оставалась бы вера, что все еще выйдет. Но не желать дара Аллаха?! Хуррем поняла, что кое-что не так, попробовала допытаться у зятя: – Рустем-паша, что приключилось? Он умело скрывался за невозмутимостью. – Михримах Султан нехорошо переносит родное положение. Мне лучше не надоедать ей, чтоб не нервировать. Постарался покрупнее быть занятым, но разъезжать так, чтоб вечером непременно ворачиваться домой. Едва успевал умыть руки и поменять одежду, как шел к Михримах выяснить о ее самочувствие. Та, ощущая свою вину и не обретая метода загладить, почаще только делала вид, что лежит в полудреме. Он не требовал, узнавал у Хикмат о султане, кивал и удалялся. Михримах после ухода супруга злилась: даже к кровати не идет, поговорит со слугами и спешит бросать! В пику ему запросилась в загородный дворец: – Мне душно в Стамбуле! Да, зима в Стамбуле – нелучшее время года, но духотой в феврале не пахнет, зато уже вовсю пахло весной. Султанше отправь навстречу, отвезли в загородный дворец, но не стали посылать на тот сберегал Босфора. Рустем приезжал любой пир, спрашивал о самочувствие, но не наиболее. Бедолаге стало мало проще, она уже могла желая бы есть… Приезжала Эсмехан, которая носила их с Мехмедом малыша, но носила просто, какбудто и не было ничто. Михримах глядела с завистью: ну отчего у одной ни тошноты, ни резей, а у иной и дня привычно не проходит? – Давай договоримся, что наши детки поженятся меж собой. – Нельзя! – ахнула Михримах, – родные родственники же. – Мы с Мехмедом также родные родственники. Мы двоюродные, и они будут также двоюродные. У тебя паренек, у меня девочка – чем не два? – А ежели у обеих девочки? – Нет, тебя тошнит – означает, у тебя паренек. Мне моя кормилица так разговаривала. А давай деток одинаково назовем. – Как это, ежели у тебя девочка, а у меня паренек? Эсмехан рассмеялась: – Нет, ежели будут мальчишки, дадим однообразные имена. И ежели девочки, то также. – Думаю, про мальчиков нас с тобой и требовать не будут. – Тогда желая бы девочек? – требовала Эсмехан. Ее очаровательные ямочки на щеках и ласковый румянец совсем не пропали вследствии заметного уже живота, напротив, Эсмехан из тех, кого беременность лишь украшает. – Как? – Мне нравится Мелек, Акша… – Акша – светловолосая. А ежели черненькая станет? – Тогда назовем… Хюма. Хюмашах! Хорошо звучит? – Договорились, – смеялась Михримах. В пребывании Эсмехан ей становилось проще, забывалось даже личное отвратительное положение. Подруга успокаивала: – У тебя быстро уже все кончится. Тошнит лишь первую половину, позже станет проще. Уезжая, подсказывала: – Не забудь: наши детки поженятся, а последующую дочь ты назовешь Хюмашах, как и я свою. Глядя вдогон счастливой подруге, Михримах начинала верить, что так и станет, но уже мало погодя опять стояла на коленях, пытаясь дышать поглубже, поэтому что мутило. ( Они с Эсмехан не ведали, что из только задуманного сбудется лишь одно – две дочери, две Хюмашах Султан…) Возможно, позже все и наладилось бы, ей стало бы проще, но до такого не дошло. Сидеть одной в пустом замке противно и без приступов. Михримах решила возвратиться в Топкапы. Ребенок уже впервыйраз толкнулся в ее животе, но сил даже ликовать не оставалось. Весна – наилучшее время года всюду, а в дворцовых садах вособенности. Все зазеленело, птицы завели свои трели, солнце освещало так, какбудто извинялось за зимнее ненастье… Но весна Михримах не веселила, и сейчас уже не вследствии приступов дурноты. Ее везли осторожно, но все одинаково кое-что воздействовало, начались рези. Роксолана ужасалась: – Михримах, необходимо начать акушерку, это хорошем не закончится. Я ездила верхом практически до самых родов и не замечала ничто, несчитая возрастающего живота. – Зато и рождали ранее времени. Пришлось договориться, так и было, у Роксоланы все детки рождены до срока, но таккак все уцелели! Однажды Михримах спросила мама, тошнило ли ту. Роксолана, смеясь, ответила, что лишь один раз из 6, и так хлестко поглядела на дочь, что та поняла: тошнило конкретно когда ходила ею. – Значит, у меня девочка? Мы с Эсмехан договорились дочерей именовать Хюмашах. Роксолана не знала о ужасных словах, в запале произнесенных дочерью, Рустем никому о них не произнес. Пришедшая акушерка сокрушенно покачала башкой: – Госпожа может породить ранее времени. – Но еще совершенно рано?! – Вот поэтому и ужасно. Страшный прогноз сбылся: малютка родился не элементарно недоношенным, он был так мал, что шансов на жизнь не имел никаких. Рустем был на иной стороне Босфора; услышав о проблеме, стрелой метнулся домой. Увидел заплаканную Хикмат, все сообразил. – Что?! – Ваш сын был очень малюсеньким, чтоб жить, паша… Слишком маленьким… – А султанша? – Она слаба, но безвредно. В первой комнате сидела Роксолана, поникшая, бледная… – Паша… Малыш не уцелел, рано ему еще. – Михримах? – он кивнул на спальню. Теща кивнула в протест. Михримах лежала бледная, какбудто снег, на лице и без такого были одни глаза, но сейчас какбудто стали в некотороеколичество раз более. Главное – в них поселилось все вселенское несчастье сходу. Сухие, без слез зеленые омуты с страхом внутри. – Это я виновата… Я… Рустем испугался. Он мог заявить ей почтивсе, свалить в том, что своими словами вызвала ярость Аллаха и смерть их сына, что виновата во всем. Но увидел пытку в ее очах и сообразил, что сильней, чем она хозяйка себя, Михримах не наказывает никто. И отступило все; он мог укорить, свалить, высокомерно высказаться; имел преимущество, но вместо этого погрузился вблизи с ней на кровать, приподнял с подушечки, придавил к себе. – Все, все, успокойся… Все станет хорошо… Аллах еще даст нам деток, даст. Он милостив, он простит… Успокойся… Михримах разрыдалась, сейчас слезы хлынули потоком, орошая его рубашку. Она вцепилась в одежду супруга, какбудто опасаясь, что ежели отпустит, то он куда-то пропадет, плакала: – Простите меня… Простите меня… Сколько времени она так рыдала, непонятно, но Рустем вытерпел, покуда поток слез не иссяк, вконцеконцов. Потом уложил супругу, аккуратно укрыл, продолжительно сидел, гладя по голове, как маленького малыша, а Михримах ловила его руку и прижимала к устам. Она так и заснула, уткнувшись в ладонь Рустема. Было чрезвычайно неловко, но он вытерпел. Произошло ужасное: умер, чуть родившись, их первенец, но может, сейчас Михримах кое-что усвоит? Может, хоть горе сделает их поближе? На последующий день, когда Рустем зашел проведать жену, все еще пребывавшую в кровати, та расплакалась. – Михримах, ты обязана брать себя в руки. Не плачь, жизнь наладится. Жена уткнулась в подушку, усердно отворачиваясь от него. – Не глядите на меня… – Почему? – Я ужасная вследствии только этого. Рустем неслышно рассмеялся в протест: – Ты самая прекрасная дама для меня. Снова поток слез. – Неправда, я худая и ужасная. Он улыбнулся, придавил к себе, как малыша. – Послушай. Самая возлюбленная дама постоянно самая прекрасная, самостоятельно от такого, худая или нет, рослая или нет… Хасеки Хуррем самая прекрасная для Повелителя даже вданныймомент, когда ей много лет, а кругом столько молодых красавиц. Но Повелитель обожает и наблюдает лишь ее. Заметив, что Михримах прослушивает уже без рыданий, Рустем внезапно ухмыльнулся: – Но ежели ты будешь реветь, я тебя брошу. – Не-ет! – Брошу, брошу. Мне плакса не необходима. Она поняла, что он острит, уткнулась лицом в грудь супруга, громко хлюпнула носом: – Не буду… ( Казалось, что они совместно совсем, что более не станет никаких недоразумений, что все сзади. Но это лишь казалось…) Шли день за днем, и… ничто не изменялось. Рустем-паша был занят с утра до вечера, куда-то уезжал, сейчас уже на некотороеколичество дней, возвращался, проводил все время у Повелителя, в Диване или на конюшне, а случалось, и на улицах Стамбула. Домой возвращался поздно, уходил рано. Всегда увлекался здоровьем супруги, даровал подарки, от которых у всех глаза разбегались, но и все… Ночевали они в различных спальнях, о произошедшем не упоминали, какбудто ничто не было. Безымянная могилка не поменяла их отношений. Рустем не раз убеждался, что Михримах мнения не владеет о жизни, которая течет за пределами Сераля. Хуррем Султан желая бы пыталась колесить по Стамбулу в закрытых носилках, выслушивать, подсматривать в щелку; несчитая такого, султанша-мать видела иной мир до собственного появления в гареме, а дочь – нет. Михримах привыкла к благоуханию султанских садов, к тиши, поэтому что во внутреннем дворе Топкапы постоянно бесшумно, придворные даже переговариваются знаками, для этого выдуман особый язык – ишарет. Михримах нередко вблизи с султаном, а Повелителя постоянно окружает тишь. Стоит султану где-то показаться, как кругом воцаряется Безмолвие; видится, даже лошади и верблюды понимают, что невозможно кричать, реветь или цокать копытами. Затихает все, несчитая ветра и птиц. Еще Ибрагим-паша в его бытность Великим визирем рекомендовал Повелителю бродить переодетым по Стамбулу, чтоб увидеть реальную шумную жизнь городка. Но Сулейман посчитал это ниже собственного плюсы. Сам Ибрагим Фрэнк так поступал, это помогало мало лучше ведать и град, и империю. Для Сулеймана было довольно докладов советчиков. Михримах воспитана папой и также не считает необходимым приходить за ворота Сераля несчитая как для охоты или утехи. Там, за воротами, для Михримах неизвестный и нежеланный мир. – Султанша, не хотите сами съездить на базар? – Зачем? – Посмотреть декорации. – Фи! – пожала плечами Михримах. – Мне принесут их сюда. Сегодня придет Абдулла с браслетами, он обещал. – Абдулла доставит лишь то, что посчитает необходимым. А на базаре вы посмотрите браслеты, сделанные иными мастерами. – Мне нравится то, что делает этот знаток. – Мне также, но лучше, ежели вы увидите и остальные. Хотя бы для сопоставления. Всегдашнее покой Рустема-паши чрезвычайно нравилось Повелителю, но практически заключало из себя Михримах, которая предпочитала, чтоб крайнее словечко постоянно оставалось за ней, и вытерпеть не могла чьего-то преимущества в всяком вопросе или споре. В мире существовали только двое, кому она могла скинуть, – султан и Роксолана. Иногда уступала Мехмеду, но лишь времяотвремени. Рустем в количество данных избранных не вступал, ему надеялось быть на ступень ниже, и то, что он муж, расположения не меняло. Толковых былых рабов в империи немало, а вот инфанта одна. Разие, рожденная Михримах, не в счет, она не способна соперничать с дочерью Хуррем! – Разве вам, султанша, не интересно? Любопытство – не крайняя царапина в нраве Михримах, но не оспорить супругу она элементарно не могла. – Но там масса посторонних людей! – Я буду вблизи. Никто не посмеет вас оскорбить или принести неудобство. Мы не станем бродить по рядам, где торгуют чем попало, а в лавках с украшениями не случается случайных людей. – Не знаю… Я подумаю. – Хорошо, лишь дайте мне ведать заблаговременно. – Зачем? – Чтобы я в этот день не уехал из Стамбула. Отпускать вас одну в Бедестан вправду щекотливо. Юная жена не произнесла ни да, ни нет, но Рустем уже знал, что поедет, и не стал никуда уезжать из городка, отлично разумея, что Михримах из строптивости отправится в Бедестан хозяйка. Так и приключилось уже на последующий день. Не выбрав ничто из предложенного Абдуллой( " таковой у меня имеется и таковой также!), Михримах собралась на базар, не предупреждая супруга. – Паша, султанша решила съездить в Бедестан. – Хорошо, Керим, распорядись, как следует. Я схожу неприметно для нее. Евнух Михримах Касим-ага потерянно разводил руками: – Госпожа, вас следует сопровождать неплохой охране. – Ни к чему. Пусть станет рядовая, с которой я езжу в краски. Это был совершенно другой мир. Михримах нередко ездила куда-то с папой, времяотвремени с мамой, времяотвремени с Эсмехан. Но с дамами они переезжали из 1-го замка в иной, практически не наталкиваясь обитателей, для них освобождали путь, убирая с пути всевозможные препятствия и любознательных также. Отца же сопровождали толпы придворных и народа, но кругом стояла тишь. Когда возникал султан, замирало все. Только восторженный шепот, лишь далекие( вблизи с Повелителем это запрещалось делать, чтоб не напугать его лошадка) выкрики, славящие правителя. Вокруг Повелителя могло пахнуть цветами из сада, во время походов – конским позже и порохом, но лишь не ароматами ежедневной жизни огромного городка. Потому Михримах не было знакомо то, с чем она столкнулась. Раньше, чем гомон огромного базара, она учуяла аромат. Ветерок принес бессчетные, далековато не постоянно милые запахи. Помимо ароматов еды проницательные ноздри Михримах щекотала обычная вонь людского и лошадиного пота, прогорклого жира, кож и выделки тканей… Потом султаншу окружили звуки. И это также не мелодия оркестра или ласковый напев. Люди орали, лошади ржали, кое-что скрипело, тарахтело и громыхало. Но настойчивая инфанта вышла из кареты и отправилась прямо в толчею рыночных линий. Несчастный Касим-ага не знал, как быть, орать ли " Дестур! "( интерес), предупреждая, что идет султанша, как это делалось при появлении Повелителя? Он, пожалуй, закричал бы, боясь, что Михримах Султан затолкают, но увидел вблизи Рустема-пашу, который приложил палец к устам: – Пусть султанша мало побродит одна. У евнуха отлегло от сердца. Если муж сам приглядывает за собственной строптивой супругой, то так тому и быть, препятствовать не следует. Рустем вправду шел фактически сзади Михримах, желая султанша этого не замечала, охваченная беспокойством, а позже и страхом. Она не сообразила спросить, где находятся лавки ювелиров, недостаточно такого, не приказала пронести себя на носилках в Бедестан – покрытый базар, где любая лавочка раздельно, а сунулась прямо в гущу линий, где торговали всем подряд и совершенно не предназначенным для султанской дочери. К бедолаге, завидев обеспеченный наряд и почувствовав средства, немедленно пристали некотороеколичество купцов, практически навязывая собственный продукт, дальний от ее утонченного вкуса, совали в руки плоды, какую-то одежду, безделушки. Сопровождавшие Михримах евнухи чуть успевали вертеться. Михримах ощутила, что от жары, вони и вособенности гвалта и бестолкового многолюдства затевает кружиться башка. Она потерянно огляделась кругом, желая уже лишь 1-го – отыскать путь назад к собственной карете, как внезапно услышала вблизи глас супруга: – Султанша, лавки ювелиров внутри базара, это там. Пойдемте, я покажу. Михримах даже забыла взбунтоваться, поймала Рустема за рукав: – Что тут делается?! – Здесь как традиционно, элементарно вы зашли в ряды, куда состоятельные люди не прогуливаются. Пойдемте внутрь, там свежо, бесшумно и нет вони. Внутри вправду было свежо и бесшумно, сравнительно бесшумно, но по сравнению с уличной торговлей показалось, что чрезвычайно. К ним тут же подскочил купец: – Рустем-паша, что вас интересует? Глаз купца интересно косил на закутанную в ткани дамскую фигуру, но требовать, кто это, не следовало. Рустем разъяснил сам: – Хадим-ага, султанша хотела бы поглядеть на ваши изделия. Чтобы сопоставить с теми, что дают ей в Серале. Ювелир не элементарно согнулся вдвое; он разостлался под ногами Михримах так, что ежели бы на полу была лужа, замочить лапти не получилось. Уже чрез десяток секунд она сидела в комфортной внутренней комнате лавки перед разложенными на столике подносами со различными браслетами, а сам Хадим-ага торопливо выкладывал новейшие декорации. Еще чрез 5 минут перед Михримах лежало все наилучшее, собранное в ювелирных лавках Бедестана, прославившегося разнообразием собственных украшений. У султанши разбегались глаза, она уже поняла, как была обделена, покуда носила только сделанное одним ювелиром. Раньше немало украшений создавал отец, но со порой глаза Повелителя некотороеколичество устали и он выбрал не омрачать зрение, практически забросив ювелирное дело. Выбрать было из что. Понимая, что быстро башка начнет кружиться не от гула или жары, а от изобилия драгоценностей, Михримах покачала башкой: – Только браслеты. Как по мановению руки феи, все прочее пропало. И все одинаково избрать было тяжело, хотелось брать ежели не все, то чрезвычайно почтивсе. Выручил опять Рустем, он неслышно порекомендовал: – Султанша, изберите сейчас некотороеколичество под определенное колье и еще в презент кому-то. Если вам понравится, мы еще приедем к Хадиму-аге. Она вспомнила родное колье в рубинами, благородных браслетов к которому не было, и кивнула: – Да, естественно. Михримах скоро избрала парные прекрасные браслеты, изысканный браслет в презент Эсмехан и внезапно задумалась о том, как станет выплачивать. Абдулла приносил все во дворец, там расплачивался Касим-ага, а тут как принято? Рустем следовательно поймал ее колебание, кивнул: – Я распоряжусь, чтоб оплатили. Еще кое-что? Не желаете ли сладостей? Здесь имеется отличные сласти, можем брать с собой… Из лавки они направились не туда, откуда пришли, а в иную сторону. – Я более ничто не хочу, Рустем-паша. Предпочла бы домой. Рустем кивнул: – Как пожелаете, султанша. Мы катим домой, лишь выйдем с иной стороны, там тише и карета уже там. Он успел воспользоваться, чтоб карету перевезли к иному выходу, тому, куда и следовало подъехать с самого истока. Здесь не было толпы, не орали и не хватали за платьице, предлагая какую-то снедь… В тот же день Михримах говорила мамы о собственном посещении Бедестана. Хуррем Султан удивлялась: – Но отчего ты подъехала к рынку с иной стороны? Рустем-паша, как вы позволили Михримах Султан идти туда? Рустем лишь ухмыльнулся: – Я чуток замешкался, а Михримах Султан решила, что я уехал без нее, и отправилась хозяйка. Но я скоро догнал жену. Зато она поглядела иной Бедестан. Все обошлось отлично. Роксолана одномоментно все поняла и с ухмылкой поинтересовалась у дочери: – Поедешь еще? Михримах, не задумываясь, фыркнула: – В этот ужас? Ни за что! И встретилась взором с супругом. На миг, только на миг в его очах мелькнуло настоящее пренебрежение, но Рустем-паша постоянно умел удерживать себя в руках, он никому не давал спуска, отвечая остротами, желая Михримах не осмеивал никогда, предпочитая ретироваться от беседы. Вот и сейчас только ухмыльнулся, более не смотря на нее: – В Бедестане очень горячо и громко для султанши. Роксолана перевела взор с дочери на зятя и назад. И как он терпит ее капризы? Когда Михримах ушла к Эсмехан распределяться даром, Роксолана поинтересовалась у зятя: – Почему вы не приструните свою жену, Рустем-паша? Я ждала, что вы просто справитесь с Михримах Султан. Тот склонил голову: – Мне не необходима битва в своем доме, султанша. – Но она же строптива! – Когда-нибудь Михримах Султан надоест капризничать. Роксолана лишь покачала башкой: – Дай Аллах вам терпения… Как приручить строптивиц Конечно, Михримах произнесла, что более не покажется в Бедестане, лишь из строптивости. Вернее, она была в страхе от толчеи и гула кругом, когда её зазывали к собственным столам и лоткам купцы, от ароматов и даже вони, сопровождающей хотькакое собрание людей и смешанную торговлю. Как ни чистили и мыли торговые места умышленно выделенные слуги, да и сами торговцы, выветрить, кпримеру, аромат свежевыделанных кож не удавалось даже ветрам с Галаты или Мраморного моря. Для носика Михримах был полностью привычен аромат кожи седел или конского пота, она не чуралась даже вони навозных куч, но вот людские немытые тела… Но внутри базара, где лавки ювелиров и остальных купцов драгоценным продуктом, какие, оплатив драгоценную аренду, имеютвсешансы позволить себе не простаивать на солнце, а степенно Разговаривать с обеспеченными клиентами в соответственных критериях, совершенно другое дело. Там свежо, бесшумно и пахло благовониями и цветами. Бедестан манил Михримах против её воли, приэтом те наиболее плохо пахнущие для носика султанши ряды. Так случается у деток, когда им ужасно и чрезвычайно охото изготовить кое-что недозволенное. Как ни была своенравна инфанта, она понимала, что трогаться туда безпомощидругих не стоит. Но как умолять супруга после личного презрительного заявления? Рустем с энтузиазмом следил за колебаниями супруги. Он все сообразил: любопытную Михримах тащило на базар, но как выполнить это, она не знала. Паша дал жене мало помучиться и единожды вечером внеспредложение: – Султанша, вы не желаете поглядеть новейшие декорации у Хадима-аги? Стараясь, чтоб протест звучал как разрешено наименее причастно, Михримах протянула: – А у него имеется кое-что новое? – Есть. Мы могли бы съездить туда, но ежели вам ужасно от 1-го воспоминания о Бедестане, то я прикажу ему доставить декорации сюда. – Нет-нет, вблизи с вами мне нестрашно. Рустем смог упрятать улыбку. Какой она все-же малыш! Ему чрезвычайно хотелось поцеловать Михримах желая бы элементарно в голову, прижать к себе, погладить по волосам, по плечам. Но он опасался спугнуть строптивицу, а еще опасался, что не сдержится. Неудачный первый эксперимент вынашивания малыша осложнил дела; паша разумел: чтоб эта девочка раскрылась, принадлежала ему не лишь телом, но и душой, необходимо делать чрезвычайно осторожно и терпеливо. Рустем был готов вытерпеть, чтоб Михримах ни на миг не пожалела о том, что стала его супругой. Повелитель произнес, что необходимо нежное словечко. У них вышло мало подругому, но так традиционно и случается. Чтобы приручить дикую лошадка, её поначалу захватывают арканом и стреноживают. Но позже необходимо снисхождение и ласка. Если желаешь, чтоб покоренная лошадка стала прирученный, необходимо обосновать ей, что ты не неприятель, что любишь её и будешь хлопотать. Люди чем-то похожи… Михримах, став супругой, покорилась жесткой руке и доверилась супругу, но сейчас ему довелось приступать все поначалу. Не его и не её причина, такого, что приключилось, не изменишь. Рустем не обвинял Михримах в произнесенных ожесточенных словах и веровал, что у них все станет отлично, он был готов аккуратно восстанавливать и её доверие, и внезапно рухнувшее счастье. – Хорошо, султанша, ежели вы завтра свободны, мы можем съездить в Бедестан. Свободна!.. А чем она может быть занята? Это мама пожизненно копается со собственным Фондом. ныне затеяла огромное стройку. Повелитель выделил большущий участок земли, чтоб султанша выстроила себе дворец и уехала из Топкапы, но в реальности чтоб Синан по поручению Роксоланы выстроил цельный комплекс с мечетью, медресе, клиникой, столовой, школой для девочек и приютом для одиноких. Михримах могла поучаствовать в схожих делах, но не учиться же ими с утра до вечера! На последующий день Рустем-паша привез жену сходу в Бедестан к ювелирам. Михримах брала с собой Хикмат. Девушка, впервыйраз попавшая в настолько занятное пространство, вертела башкой и с восхищением ойкала. Султанша не делала замечания служанке, против, держалась как завсегдатай и поглядывала на Хикмет терпимо. Предупрежденный пашой, Хадим-ага разложил перед Михримах декорации одно иного лучше. Хикмат не могла уже даже ойкать. Принцесса избрала комплект украшений с изумрудами, какие так шли к её зеленым очам. Хикмат увидела, как переглянулись паша и ювелир; следовательно, этот набор для супруги заблаговременно избрал сам Рустем. Но Михримах очевидно интересовало еще кое-что. Паша разумел, что конкретно; мало помучив супругу, он какбудто случайно спросил: – Больше ничто не желали бы поглядеть, султанша? – Пожалуй, разрешено, сейчас не так горячо и я не устала. Рустем кивнул и проводил Михримах по рынку, но лишь по скрытой его доли. Да, тут также было людно и совсем не бесшумно, как показалось ей в первый раз, но Михримах, как мотылька на свет, тащило наружу. – Домой? – Рустем участливо заглянул в лицо, прикрытое яшмаком. – А… туда невозможно? – не выдержала инфанта, кивая на шумевший извне базар. Он не выдержал-таки, улыбнулся: – Можно. Отдал постановления евнуху, собственной охране и жестом внеспредложение Михримах идти. Из плотный тени скрытой доли она ступала на броский свет так, какбудто напротив, со света уходила в совершенную темноту – медлительно и опасливо. Сзади ойкала Хикмат. Рустем с энтузиазмом следил за Михримах. На сей раз, видя, что пышно одетая дама не одна и под охраной, купцы не приставали, против, замолкали, стоило приблизиться. Михримах потерянно оглянулась на супруга, тот сходу переспросил: – Что-то не так? – В прошедший раз они расхваливали собственный продукт, а вданныймомент молчат, лишь кланяются. – Они наблюдают, что перед ними инфанта. Яшмак укрыл раздосадованное представление лица, но Рустем все одинаково поймал его. Наклонился, сказал неслышно: – Я приведу вас сюда подругому – переодетой, чтоб никто не знал, ежели, естественно, желаете поглядеть реальный базар. – Хочу! – На сей раз глаза блестели. – Только никому не говорите об этом. – И Эсмерхан? Предлагая супруге войти к карете, которая уже объехала и остановилась недалеко, Рустем-паша покачал башкой. – И Эсмехан Султан. Она перемещает малыша, пойти не сумеет, ей станет завидно. – Жалко, – неприкрыто вдохнула Михримах. Рустем лишь улыбнулся в протест. Эсмехан мало стеснялась Михримах, пытаясь не очень нередко появляться той на глаза. Это ясно: они сразу вышли замуж, сразу забеременели, но у Михримах произошла катастрофа, а Эсмехан носила собственного малыша так, какбудто и не была в расположении. У супруги Мехмеда ни пятнышка на лице не возникло, ни приступов дурноты, ни капризов… Одного Михримах не могла взятьвтолк – отчего подружка проживает в Стамбуле, а не в Эдирне. Несмотря на комитет супруга, она не выдержала и отправилась к Эсмехан в секретной вере, что та когда-то хозяйка догадается о том, где куплен новейший набор с изумрудами. Ну а тогда поневоле будетнеобходимо кое-что рассказать… может, чуток более, чем некотороеколичество слов о ювелирах Бедестана… – Паша, султанша вульгарна к Эсмехан Султан. Вы умоляли сказать… – сказал евнух. Рустем ухмыльнулся: – Пусть идет. Вот болтушка! Зря он произнес ей заблаговременно, необходимо было элементарно переодеть простолюдинкой и увести на базар без предостережения. Но у Михримах было такое сожаление во взгляде, что он не сдержался. Только бы не сманила и Эсмехан с собой… Животик Эсмехан уже не могли утаить платья… – Ты хорошеешь с каждым днем! – Михримах расцеловала подругу. – Ты из тех, кого беременность украшает. Моему брату повезло. – Тебе также, – улыбнулась Эсмехан. – Рустем-паша неплохой, внимательный муж. Лучшего дара для Михримах, которую элементарно распирало от желания поведать о собственном приключении, Эсмехан изготовить не могла. Конечно, инфанта показала рубины и рассказала о том, откуда они. Ну, и мало о том, что уходили они с супругом чрез внешние ряды… – Там верблюды!.. – Михримах, ты разговариваешь так, какбудто до сих пор не видела верблюда. По тому, как блестели глаза подруги, Эсмехан поняла, что имеется еще кое-что, некая секрет, которой Михримах готова поделиться, но боится. Так и имеется, не выдержала, зашептала, какбудто их могли подслушать: – Рустем-паша обещал сближать меня на базар, переодетой простолюдинкой! – Зачем? – почему-то втомжедухе шепотом поинтересовалась Эсмехан. – Чтобы не узнали. Когда купцы знают, что идет инфанта, они прекращают орать, это не любопытно. – Ты попросила супруга об этом и он обещал исполнить просьбу? – Нет, – опять зашептала Михримах, тараща глаза так, какбудто сообщала ужасную тайну. – Сам внеспредложение! – Вай! Рустем-паша неплохой муж, я же произношу, что тебе повезло. – Эсмехан, а отчего ты уехала из Эдирне и живешь тут? Не боишься, что Мехмед поймет себе наложницу? Подруга вздохнула: – Уже брал, Михримах. У него и до меня была. Я лишь как законная супруга, взятая с никяхом, а для любви остальные. Михримах ощутила деление: с одной стороны, ей было жалко Эсмехан, которая перемещает малыша и обязана мириться с наложницами Мехмеда, с иной – и брата жаль. Эсмехан круглая и еще достаточно продолжительно станет таковой, Мехмеду необходимы наложницы. Только бы ни в какую не влюбился! – Ты совершенно не вернешься к нему? – Если родится сын, то нет. Как все кадины, у которых сыновья. А ежели станет дочка, то его свобода. – Это Хуррем Султан так решила? – нахмурилась Михримах. – Нет, Мехмед. Но она согласна. – Эсмехан, но таккак ты обожала шехзаде Мустафу. Что вышло, отчего ты так просто тогда согласилась вылезти замуж за моего брата? Эсмехан мало помолчала, какбудто намереваясь с мощами, позже вздохнула: – Когда моя мама попробовала отдать взятьвтолк шехзаде, что была бы не бросать предоставить за него дочь, шехзаде посмеялся, что сам избирает себе дам и у него довольно красавиц, чтоб не наполнять их ряды двоюродными сестрами. Эсмехан поймала подругу за руку: – Только никому не скажи, даже Рустему-паше, хорошо? Об этом не обязан ведать мой отец, он мама элементарно уничтожит. Я чрезвычайно хочу, чтоб Мехмед стал султаном, пусть и чрезвычайно нескоро, чтоб Мустафа остался ни с чем. – Я также этого чрезвычайно хочу. А сам Мустафа тебя видел? – Кроме такого раза, когда мы ездили верхом все совместно, нет. Михримах вспомнила ту злосчастную прогулку и фыркнула: – Он глуповат! Тогда инфанта задумала показать плюсы подруги Мустафе, но ничто не вышло. Причин оказалось некотороеколичество, сам Мустафа так усердно держался от всех в стороне, что направить его интерес на себя разрешено было лишь одним методом – бросившись под копыта его лошади. Во-вторых, Михримах внезапно решила, что Эсмехан необходимо влюбить в Мехмеда, чтоб она разлюбила Мустафу! Правильно, таккак молвят же, что влюбленность разрешено одолеть лишь иной любовью. Михримах попробовала уверить подругу в том, что Мустафа совсем не стоит секретной влечения, что имеется и лучше него: – Вон, взгляни на Мехмеда, он и красивей, и умней, и не так заносчив. Возможно, у Михримах кое-что и вышло бы; она или принудила Мустафу направить интерес на Эсмехан, или саму Эсмехан заинтриговать Мехмедом, но имелась 3-я фактор невезения. Принцессе внезапно стало не до сердечных заморочек подруги. Причина крылась в Ханзаде Султан. Вдова радикально направила собственный взгляд на Рустема. Ничего в этом такового не было, он паша и третий визирь, правивший всей Анатолией. Повелитель оценивал разумность и верность собственного советчика, умело правившего финансовыми потоками большей доли империи, умевшего делать средства там, где остальные не видели ничто, несчитая заморочек, и постоянно остававшегося сдержанным. Толковые советы Рустема помогли скоро пополнить казну не лишь дальнего Диярбакыра, но уже всей империи, ему разрешено препоручать всевозможные переговоры, не боясь, что сорвет вследствии вспыльчивости, на его советы разрешено доверять, поэтому что Рустем не болтает зря. А острый язык? Тем лучше, почтивсе опасаются задевать новейшего визиря, чтоб не заполучить таковой протест, который ославит на всю империю. Было ясно, что у Рустема-паши полностью благоприятное грядущее, его положение росло благодаря опытному вложению средств, воздействие также, как и доверие Повелителя. Все уже сообразили, что Рустем-паша – большущий знаток политических интриг, но при этом не делает бесчестных поступков и безмерно верен султану. Пока его не получилось ни подкупить, ни споить… Ханзаде считала Рустема-пашу полностью пригодным объектом на роль собственного другого супруга. Племянница Повелителя была права во всем, несчитая 1-го: самому Рустему она не необходима, но кто же станет требовать визиря, ежели за него пожелала вылезти замуж дочь Фатьмы Султан?! Михримах даже не думала, отчего её так возмутило интерес двоюродной сестры к Рустему-паше. Наставник уже впрошлом, Рустем более не изучал принцессу, свадьба на султанской племяннице для самого паши также добро, это шибко упрочило бы его состояние. Но даже предположить мысль о том, что Ханзаде будет супругой Рустема-паши, Михримах почему-то не могла. Вот не могла, и все тут! Какая-то Ханзаде!.. Одного супруга извела, сейчас за её Рустема взялась? Присутствие двоюродной сестрицы отравило Михримах всю прогулку, принудило забыть мишень, с которой она все затеяла, забыть о Мустафе и Мехмеда, даже об Эсмехан, инфанта шипела на Ханзаде: – Ты ведешь себя непристойно! Что ты в Рустема-пашу вцепилась?! Та отвечала соответствующе: – За собой смотри! Досталось и скудному Рустему, к нему Михримах придиралась в 10 раз более, чем традиционно. Вся эта ураган влечений не укрылась от Сулеймана, он упоминал беседа с Роксоланой и раздумывал о факторах очень брутального поведения дочери, а еще о том, что Рустем-паша полностью мог бы начинать мужем… Потом был праздник обрезания шехзаде в Эдирне, после которого свершилась умеренная бракосочетание Эсмехан и Мехмеда, а позже вышла замуж и хозяйка Михримах. Мустафа вправду не увлекался двоюродными сестрами, для ложа и даже рождения сыновей имеется наложницы, а для такого, чтоб их выбирать, – мама. Махидевран хозяйка находила для сына тех, кто станет ублажать ночами и рождать деток. Еще совершенно молодым он был влюблен, даже собирался свершить никях, но Махидевран предотвратила таковой стыд, как никях преемника трона с обычный рабыней. Предотвратила самым ожесточенным образом, совсем отучив сына направлять интерес на дам. В попытке очаровать самого Мустафу Эсмехан и её мама Шах Султан допустили ключевую ошибку – не Мустафу необходимо было восхищать, а Махидевран. Знай мама преемника, что дочь Шах Султан хочет начинать женой её сына, не Мехмед, а Мустафа сделал бы никях с Эсмехан. Но Роксолана оказалась умней и расчетливей. А может, элементарно была лучше осведомлена? Шехзаде Мустафа уехал в Манису, не желая участвовать в празднике сводных братьев, а Мехмеда женили на Эсмехан. Счастья это обоим не добавило, зато укрепило связи меж Роксоланой и Шах Султан. Эсмехан приняла свою судьбу тихо, как и то, что Мехмед обожает иную. Главное – породить ему преемника, а прочее нетакуживажно. Рустем-паша зря тревожился, мудрой и сдержанной Эсмехан не пришло в голову проситься тайно на базар, а вот Михримах не могла дожидаться, когда сходит. Одеться попробовала в платьице гаремной рабыни. Увидев, Рустем негативно покачал башкой: – Нет. Так не прогуливаются на улицах Стамбула. Второй наряд более подходил нищенке. Он не стал осуждать, элементарно распорядился доставить то, что необходимо. Хикмат принесла заготовленное самим визирем. По его указу евнух Касим-ага прикупил новейшую одежду, предназначенную для обыкновенной турчанки. Уже само надевание данных шальвар, рубашки, верхней рубашки, плетение множества косичек, присоединение шапочки стало для Михримах реальным приключением. Когда она была готова, Рустем опять покачал башкой, но представление его лица нереально было дать. Михримах чрезвычайно приглянулся её наряд, а поэтому бедолага практически взвилась: – Снова не так?! – Все так, необходимо лишь покрывало и яшмак непременно. – А отчего вы тогда качаете башкой? Губы паши коснулась простая ухмылка: – Вы посмотрите на себя. Он распорядился доставить огромное венецианское зеркало. Отражение показало Михримах очаровательную молодую жительницу Стамбула, хорошенькую и чуток растерянную. Быстро очнувшись, она принялась вертеться перед зеркалом, осматривая себя со всех сторон. Паша с трудом удерживал улыбку. – Вы до завтра успеете налюбоваться собой? – Почему до завтра, разве мы не сейчас идем? – ахнула Михримах. – Если вы еще полдня прокрутитесь перед зеркалом, то сейчас не успеем. – Рустем-паша, отчего в гареме дамы не одеваются вот так? – Вы меня об этом узнаете? Разве я выдумываю ваши гаремные наряды? – Завтра же приказываю сшить себе таковой же, лишь из ценный ткани. – Этого не хватало – новейшей моды в гареме. Хуррем Султан прикажет кинуть меня своре голодных псов! – фыркнул Рустем. Михримах милостиво пообещала: – Не приказывает! На его счастье, увиденное на базаре заслонило для Михримах вопрос замены гардероба, она оставила свои давние платьица, поэтому что в том, которым так восхищалась перед зеркалом, оказалось не так уж комфортно в реальности, все же изнеженная инфанта не привыкла к грубоватым тканям… Революции в гаремной моде не приключилось. Роксолана, спросив, что Рустем-паша руководил Михримах переодетой на базар( у нее везде были глаза и уши, знала все и обо всех), поинтересовалась у зятя, длячего. Тот ответил тихо: – Султанша, Михримах Султан обязана ведать, что за стенками замка есть иная жизнь. Я не показал ей ничто нечистого или недостойного, зато сейчас она не задается вопросом, для что необходимы публичные столовые. Михримах вправду увидела скудость и подругому стала глядеть на активность мамы. Рустем-паша совсем не был защитником скудных и обиженных, меж переустройством сообщества и благотворительностью он избирал благотворительность, о переустройстве стиль не шла. Щедро жертвуя на нищеты Фонда Хуррем Султан и даже формируя свои личные, он элементарно пытался в умных пределах способствовать установлению верности. Но заметив, что супруга навечно задумалась после посещения базара в наряде обычный горожанки, Рустем обеспокоился. Что поняла Михримах? Не показал ли он что-то лишнего? И что за идеи в её голове? Паше совсем не хотелось, чтоб она внезапно принялась решительно поменять кое-что в жизни Стамбула или даже собственной своей. Беспокойная инфанта полностью способна на такое. Рустем-паша цельный день в разъездах или вблизи с Повелителем, дома возникал лишь к вечеру, но после постигшего их несчастья пытался непременно ужинать совместно с супругой. Это было странным для Михримах. Повелитель очень изредка ел с кем-то даже из недалёких, традиционно наслаждаясь трапезой в одиночестве. Конечно, это условное одиночество, поэтому что любое блюдо, перед тем как определить перед султаном, пытались, кругом стояли слуги, вблизи находился доктор, дильсизы, но Сулейман не обожал дискуссий во время трапезы, а поэтому не манил домочадцев, даже Роксолану. Потому пробы Рустема-паши побеседовать во время вечерней трапезы изумляли Михримах. Он разъяснял, что для большинства остальных семей и людей вообщем это обычно – Разговаривать за ужином. – О чем? – Нам не о чем побеседовать? Расскажите, что вас более только поразило на базаре. – Мальчишка похитил хлеб. Чему хорошему он научится в жизни, вместо учебы присутствуя на базаре? Станет похитителем? – Чтобы такие детки и люди не крали хлеб, Фонд Хуррем Султан раскрывает безвозмездные столовые. – Всех не накормишь… – Всех нет, но почтивсех. Кроме такого, один её Фонд, чем более таковых станет, тем более скудных разрешено насытить, тем огромным бездомных отдать ночлег… – Но тогда они элементарно привыкнут, что их подкармливают и поят, и не встанут сами доставать хлеб совершенно. Зачем, ежели Фонды, такие материнским, предоставят кормление и крышу над башкой? Рустем в следующий раз поразился необычности своей супруги. У почтивсех ли поход на базар вызвал бы такие идеи? – Вы правы. Могу ответствовать лишь вот что. Как мусульмане, мы обязаны помогать скудным, не задумываясь о том, как они примут нашу содействие, обязаны элементарно быть милосердными. Но как визирь, я обязан мыслить конкретно так, как подумали вы, и взять меры к тому, чтоб у почтивсех бездомных была не элементарно крыша над башкой, а вероятность выстроить собственный дом; не элементарно приношение или пожертвованный кусочек пища, а вероятность вырастить этот хлеб, пасти скот или действовать на строительстве. Подавать необходимо лишь тем, кто сам не способен получить или не может изготовить это временно. – А как таковых отличить от обычных лентяев? – Поверьте, большаячасть людей не лентяи и не хотят обретать подачки. Им довольно элементарно отдать вероятность получить собственный кусочек пища. – Как? – На строительстве новейшего комплекса работает много тех, кто еще вчера прибывал за собственным обедом в публичные столовые. Сегодня они получают этот обед не как благотворительную подачку, а как плату за труд. У меня много участков земли, на которых некоторому действовать, вособенности на юго-востоке, откуда в неспокойные эпохи ушли люди. Я советую такие участки тем, кто почему-либо растерял свою землю поближе к Стамбулу, помогаю добраться до новейшего места и даю участок в аренду, выплачивать которую разрешено не сходу, а когда станет сбор. Получаю тружеников, какие нетакдавно нищенствовали. Приглашаю действовать на строительстве, перегоне скота, на верфях, да недостаточно ли где необходимы прочные руки. Есть немало таковых, кто отлично обладает ремеслом, но по каким-то факторам растерял вероятность им учиться. У Хадима-аги в подмастерьях ювелир, ослепший на один глаз. Сам действовать не может, но помогать ювелиру в состоянии. – В гареме все женщины занимаются рукоделием, шитьем, никто не бездельничает. Так завела еще бабушка – Валиде Султан. – Я знаю, это неплохое дело. Хуррем Султан почтивсе продолжила, пожилые дамы, оставшиеся без родственников и средств к существованию, будут в имарете бегать за нездоровыми, изучать девочек рукоделию, помогать на кухнях и в столовых… – Так в Стамбуле быстро не остается нищих. Рустем улыбнулся: – Думаю, они будут постоянно, но в наших мощах убавить численность мальчишек, какие крадут хлеб на базарах или попрошайничают. – Я желала бы помогать Хуррем Султан в Фонде. – Думаю, она станет лишь рада таковой поддержке. Роксолана в протест на вопрос, в чем более только нуждается Фонд, вздохнула: – В деньгах постоянно. Я передаю туда практически все, что владею в качестве содержания, но этого недостаточно. – Разве никто не жертвует? – Жертвуют, но не очень добровольно. Михримах на миг задумалась: – Будут добровольно! Уже на последующий день Рустем с изумлением выяснял у супруги, что такового она наговорила женам Исаака-паши, что тот увлекался, как дать средства Фонду. Михримах напыщенно пожала плечами: – Навестила его жен, чтоб поздравить с благоприятными родами одну из них, и там произнесла, что Повелитель приветствует пожертвования в Фонд и считает элементарно недостойным, ежели некто делает это неохотно, против, отмечая тех, кто жертвует деятельно и пособственнойволе. – Разве разрешено произносить от имени Повелителя? – Мне разрешено! Рустем лишь вздохнул, подумав, что так и имеется. – А ежели Исаак-паша сам поинтересуется у Повелителя? – Пусть увлекается. Я уже побеседовала с папой. Он согласен время от времени восхвалять тех, кто станет дарить деятельно, необходимо станет лишь именовать ему такие имена. – Думаю, это станет нескоро… Михримах фыркнула: – Ошибаетесь. Жены Исаака-паши – одни из самых огромных любительниц слухов; уже завтра все гаремы будут ведать, что нужно дарить, а ежели знают гаремы, то знают и их хозяева. – Но им быстро надоест. – Придумаем еще чего-нибудь. Например, скажем, что чрезвычайно почетно давать работу нуждающимся в ней или участки земли тем, кто желал бы их производить. Я отыщу, как позаимствовать средства у тех, у кого их немало, не беспокойтесь. У Рустема-паши оставался лишь один вопрос: как быстро надоест ей самой? Вопрос значимый и верный, поэтому что уже чрез два дня средства вправду неизменным ручейком потекли в Фонд, этот ручеек все возрастал, но хозяйка инфанта еще чрез недельку растеряла к этому энтузиазм. И все-же потрясающе: визирь и его жена вечерами обговаривали дела ежели не империи, то Стамбула. Михримах начинала глядеть на благотворительную активность мамы некотороеколичество подругому, разумея, что элементарно отдать средства, кпримеру, мечетям недостаточно, необходимо осуществить верное внедрение данных средств. Роксолана разъясняла дочери: – Большая социальная трапезная способна насытить неплохим обедом тыщу человек в день. Но для этого необходимо привезти мясо и овощи, пытку и воду, немало что, а позже все варить и раздать, прибрать места, где ели, умыть все и опять приготовлять назавтра. – Тысяча человек – это же так немало! – И так недостаточно сразу. Но для столовой немало, поэтому и дел немало. И делать все необходимо любой день. Повелитель, спросив, чем занимается дочь под присмотром жена, хохотал: – Хуррем, я впервыйраз слышу, чтоб сердечко дамы завоевывали вот так. Рустем Михримах то в седле держал неделями, то сейчас умные разговоры ведет и принуждает занятием учиться. – Думаю, с нашей дочерью так и необходимо. С ней элементарными дарами и дискуссиями о любви не обойдешься. К тому же Рустем-паша, как я знаю, и о дарах не забывает. Сулейман покачал башкой: – Я знаю, в кого она удалась. Я также одной таковой удивительной даме привозил вместо украшений из похода возы книжек. Султан заявлял об этом не зря. Уходя в первый собственный поход, он спросил молодую наложницу, что ей привезти. Роксолана бесконечно удивила Сулеймана, попросив… книжки. Он привез захваченную в Буде библиотеку Матьяша Корвины, вторую по величине и ценности после Ватиканской и топовую из светских. Разве мог некто в гареме поставить таковой презент? Роксолану немедленно окрестили ведьмой. Михримах такое не угрожает, никто не рискнет судить странности поведения любимицы Повелителя. Но основное – не осуждает муж, против, способствует юной даме выразить себя не в болтовне и сплетнях, а в делах на выгоду сообщества. Роксолана подумала, что повезло не лишь Михримах, но и ей самой. Зять куда скорей дочери становился ассистентом. Рустем скоро схватывал все, что спрашивал, так же скоро решал трудности, а поэтому содействие визиря была неоценимой. Стамбул обычно приписал Хуррем Султан чуть ли не роман с зятем, а уж ставленником обозвал и такого скорей. Для что молодую дочь за старика замуж выдала? Чтобы собственного человека Великим визирем изготовить! Причем прямо из конюхов. Кому было дело до такого, что Рустему-паше только 30 9, до старости еще далековато, что Михримах восемнадцатый год – возраст для жены совершенно не молодой, что паша только только третий визирь и назначен таким как правящий всей Анатолией ранее, чем попросил руку принцессы? Но Роксолана привыкла ко повальному осуждению, следовательно, судьба таковая, людскую молву не переломишь, хоть башкой о стену у всех на виду бейся, хоть кайся, хоть о собственной невинности ори. Пусть, основное чтоб хозяйка знала, что невиновна ни в чем да чтоб Сулейман знал. А еще чтоб у Михримах с Рустемом все сформировалось. Это тяжелая дисциплина – налаживать дела меж супругом и супругой, тем наиболее ежели супруга султанская дочь, а муж поднялся из конюхов до визиря сам. Это отлично, что они кое-что совершают совместно, это постоянно сближает. Но никакой сбор средств, никакие разговоры не изменяли главного – Михримах и Рустем покуда не были совместно. Одна-единственная ночь не в счет. Он руководил её на базар и даровал декорации, возил( в женском седле!) на прогулки и преподносил книжки, говорил интересные и поучительные летописи, приглашал наилучших поваров, привозил из поездок различные диковинки, но ночевал в отдельной спальне. Семейная жизнь султанского зятя различалась от хотькакой иной. Любой мужчина империи мог обладать гарем, в котором было не более 4 жен и насколько угодно наложниц. Любой, но лишь не муж дочери Повелителя или мужья его сестер. Именно это погубило брак Ибрагима-паши. Чтобы жениться на сестре Сулеймана Хатидже Султан, он развелся с первой женой, но сердцу не прикажешь, в египетском походе влюбился и не устоял, тайком привез возлюбленную в Стамбул. Тайное рано или поздно делается очевидным, Хатидже не простила супругу измены, желая разводиться не стала, но и охранять его перед Повелителем позднее не стала также. У Рустема-паши гарема также не было, лишь Михримах Султан. И активизировать к себе султанскую дочь, сестру или племянницу супругу также не надеялось. У Михримах и Рустема элементарно была общественная спальня, в которой ночевала супруга, а муж обязан прибывать. Но он не торопился, опасаясь спугнуть зарождавшееся доверие, желая, чтоб близость более не приносила Михримах боли, расстройства, не вызывала отторжение. Рустем помнил её обвинение: " Это вы во всем повинны! " Не торопился не поэтому, что опасался новейших нареканий, а поэтому, что обожал свою беспокойную жену. Они раскрывали друг в приятеле человечные свойства, амурную влечение еще предстояло пробудить. Рустем помнил жаркие объятья Михримах, знал, что этот огонек не гас, но разогнать его необходимо аккуратно. А поэтому все почаще даровал супруге вирши. Нет, не свои – не был талантлив в стихосложении так, чтоб биться с большими, но каллиграфы переписывали для визиря лучшие образцы арабской и персидской поэзии, чтоб их усердия позже, будучи перевязанными прекрасной ленточкой, Михримах находила на собственной кровати практически любой пир. Или прекрасный цветок… или занятная безделушка, привезенная каким-либо оживленным венецианцем или французом, какие зачастили в Стамбул, – маленькое зеркальце в изящной оправе, резная укладка для украшений, подставка для калама или чернильницы… Все это разговаривало о его интересе и любви. Все обещало грядущее счастье. Только когда? Михримах опять скучала, поэтому что учиться делами Фонда любой день надоело, Рустем-паша без конца занят, Эсмехан все же уехала в Эдирне, обретать приятные подарки, естественно, отлично, но ей было элементарно недостаточно. Дни в одиночестве казались таковыми длинными… Михримах успокаивала себя лишь тем, что акушерка покуда не разрешала быть с супругом, это щекотливо для здоровья самой принцессы. И непроизвольно все почаще и почаще упоминала ту первую и единую их ночь. Войти дважды в одну реку Прошло два месяца после рождения ее малыша; акушерка произнесла, что все наладилось и она может возвратиться на кровать к супругу. Михримах вида не подала, но неслышно вздохнула: куда возвратиться, ежели муж сторонится? Отправилась к мамы, не собираясь ни апеллировать, ни консультироваться; что тут посоветуешь? В кабинете султанши, к собственному изумлению, застала Рустема-пашу, он анализировал какие-то чертежи. Рустем практически ужаснулся: – Что-то приключилось, Михримах Султан? – Нет, элементарно я все время одна… А это что? – Это чертежи грядущих медресе и мечети. Мимар Синан станет основывать. Посмотрите вот это… – А отчего вы с этим разбираетесь? Где Хуррем Султан? – Хуррем Султан ушла куда-то с Аббасом-агой, у нее дел в гареме много. Я издавна ей помогаю в Фонде. Вернувшаяся в кабинет Роксолана застала дочь и зятя башка к голове разбирающих чертежи грядущих зданий. – Михримах, как я рада тебя созидать. – Я также буду помогать. – Хорошо, необходимо выбрать тебе дело, чтоб было любопытно. – Я с Рустемом-пашой. Конечно, это совсем не то, что могла бы делать Михримах, но разумная мама противоречить не стала. Приставленная к принцессе Чичек пересказывала Роксолане все, что происходило с дочерью; Роксолана не меньше самой Михримах страдала вследствии утраты малыша и от такого, что дела с Рустемом не налаживались. Пусть чем угодно занимаются, только бы совместно. Когда пришло время разниться, все же у паши были свои дела, да и дамам пора заняться своими, Рустем брал руку Михримах в свою. – Я приду сейчас вечером? Она только кратко кивнула. Ждала, как в первый раз, вообщем, первый был так издавна, что из воспоминаний остался только пламя влечения, пожиравший обоих. Она была уже в кровати, когда в спальню неслышно вошел Рустем. Лег вблизи, склонился над супругой, замершей, какбудто птаха вблизи с охотником. Только сердце боролось, как у зайчонка. – Боишься? – Нет. – Моя малая девочка храбрая… – Я не малая де… Договорить не сумела, Рустем скоро закрыл рот поцелуем, который оказался маленьким. Остановив жену, он бесшумно рассмеялся: – Узнаю свою Михримах. Снова была сумасшедшая ночь, опять Михримах отдалась влечения, захватившей ее всю без остатка, подчинилась мужской воле, испытала невероятное блаженство. Заснула в объятьях жена, уткнувшись ему в грудь. Рука Рустема нежно прижимала ее к себе, и не было ни постыдно, ни ужасно. – Вы не уйдете? – Вы желаете, чтоб я ушел? – Нет! – Значит, останусь… Утром Рустема опять не было вблизи. Испытав легкое потрясение, Михримах собрала волю в ростовщик, пытаясь не расплакаться. Неужели все повторится? Неужели паша опять куда-то уехал сходу после буйной ночи? Вошедшая в спальню Бирсен улыбнулась: – Хорошо выспались, султанша? Рустем-паша отдалприказ не пробуждать вас хоть до обеда. – А… он где? – Давно работает. Вы сходите в хаммам? Все готово. – Да, естественно. Рустема увидела во 2-ой половине дня, когда отправилась в основной сад походить. Муж шел по дорожке, следовательно, из кабинета Повелителя. Подошел, поприветствовал. – Я ничем не оскорбил вас, султанша? – Нет, все отлично. – Я приду в последующую среду? Хотелось крикнуть на целый сад, что разрешено и сейчас, но Михримах только робко потупила глаза и кивнула, зная, что станет ожидать, полагая не элементарно дни, а часы до вечера среды. – Михримах, – позвал Рустем, заслоняя ее от всех взоров, какие могли кинуть со стороны, – посмотрите мне в глаза. Все отлично? Вот сейчас сообразил, что отлично, поэтому что супруга покраснела до корней волос. – Я приду сейчас? – Да… Они какбудто наверстывали упущенное за прошедшее время. Рустем в повреждение всех традиций и норм прибывал любой пир и оставался до утра, любая ночь становилась сумасшедшей бурей влечений. Но это ночкой, а днем они общались, какбудто чуть знакомы. Иначе непристойно, подругому повреждение обычаев. Муж и супруга обязаны почитать друг друга, именовать на " вы " и обходиться не элементарно по имени… К тому же препятствовала невесть откуда взявшаяся застенчивость. Но в этом была своя красота – Разговаривать на виду у султанши или даже Повелителя степенно, отлично зная, что придет ночь и вот эти руки сорвут все покровы скромности… Постепенно Михримах возвратилась к собственной обыкновенной стилю общения с Рустемом-пашой – язвительно и практически с вызовом. Впервые услышав таковой тон после их примирения, Рустем удивлённо покосился на супругу, но ответил. Это еще забавней, днем они пререкались всем на удовлетворенность, а по ночам безумствовали в объятиях друг друга. Задирая супруга, Михримах знала, что ночкой он припомнит это, а поэтому периодически водила себя элементарно вызывающе. Сулейман лишь башкой качал: – Рустем-паша, отчего ты терпишь? Паша только таинственно усмехался. Роксолана сообразила первой, единожды посмеявшись вдогон уходящей паре: – Сулейман, это же забава. Днем они играют в пререкания, оттачивают свои языки, а ночкой это все оборачивается страстью. – Ты уверена? – Конечно, взгляни, как у обоих блестят глаза. Только не посылай Рустема никуда, прошу тебя. И опять она беременна! – Рустем… у меня станет ребенок… – У нас, Михримах, у нас. ныне нужно осторожней. – Да. Она уже и хозяйка знала, что пора пресечь ночное буйство, но опять сохраниться одной и только вспоминать его руки и губы… На глаза навернулись слезы. Оказываясь в расположении, строптивая инфанта становилась плаксой. – Ты боишься? Я буду вблизи все время. – Не оставляй меня одну по ночам. Хотя бы некое время. – Хорошо, но касаться я тебя не буду. И равномерно буду отучать… ныне Рустем прибывал чрез ночь, лишь целовал, гладил животик, который еще не начал возрастать, говорил различные летописи, покуда она не засыпала, а позже неслышно уходил… Но на сей раз никакой тошноты не было, Михримах и не замечала, что опять перемещает дитя. Рустем все же уезжал – поначалу на день, позже на три, позже на неделю… Он уже не опасался бросать Михримах одну, да и она не опасалась. Единственный запрещение все же существовал – тот самый-самый, о езде верхом. Михримах ходила в конюшню к Юлдуз и разъясняла лошади, что муж не позволяет ей колесить верхом. Пришлось лошадка покуда презентовать. Кому – вопроса не появлялось: Баязиду! Тот принял презент как огромную важность. – Но это не совсем, вот рожу малыша и опять сяду в седло. – Я сообразил, сестра. Не загублю, но смотреть за ней буду. И вот сейчас Михримах выпытывала: – Но таккак тебе у Баязида отлично? Лошадь кивала, какбудто соглашаясь. – Хорошо? – ревниво переспрашивала Михримах. Эсмехан уехала в Эдирне к Мехмеду и там родила сильную, здоровую девочку. Гонец привез письмо для Михримах. " У меня имеется Хюмашах. Твоя очередность. Рожай для нее жениха. Жду ". Но последующие письма не были таковыми удовлетворенными, Эсмехан писала о дочери, о том, что девочка здорова и прекрасна, но о Мехмеде не упоминала, какбудто супруга и не было вблизи. – Рустем-паша, там кое-что делается. – Я не знаю, Михримах, о гаремных делах мне не докладывают. Она выяснила хозяйка. Все оказалось элементарно: на время беременности супруги Мехмед, как и все мужчины, брал себе наложницу и так прикипел душой, что несчастная Эсмехан оказалась на расположении 2-ой, а не первой супруги. Нет, ей оказывались всяческие почести, она правила гаремом Мехмеда, но на кровать у него посещала иная. Эсмехан попросила разрешения приехать в Стамбул, чтоб представить внучку. Сулейман позволил, Роксолана встретила первую внучку с готовностью, но не могла не увидеть печаль в очах невестки. – Эсмехан, что приключилось? – Ничего, у моего жена иная, вот и все. – Хорошо, поживите тут, позже решим, как быть. Эсмехан пыталась не нарушать подругу, но также не смогла утаить. Михримах не выдержала и написала брату резкое письмо, тот ответил кратко: " Это мое дело, сестра. Я избрал даму, которую обожаю ". – Я тебе разговаривала, что ты обязана влюбить супруга в себя! И никаких гаремов! Давай, пожалуемся Повелителю? – Не необходимо, – вздохнула Эсмехан, – я же также выбрала бы иного, ежели бы позволили. Пусть станет счастлив. – А ты? Будешь существовать вблизи и глядеть на это счастье? – Мое счастье Хюмашах, а существовать я буду, как живут тыщи дам гарема, получившие отставку от ложа жена. Это лишь твоей мамы повезло быть единой на столько лет. Михримах внезапно задумалась: а как Рустем-паша обходится, покуда она в расположении? Вечером визиря ожидал серьезный допрос. – Рустем-паша, у вас имеется наложницы? – Кто? – Ну, желая бы одна. Ведь покуда я… Вы же мужчина, обязаны быть с женщинами… Рустем с трудом сдержал улыбку: светло, откуда ветр дует. Он соврал Михримах, сказав, что не знает о гаремных делах Эдирне; все этот паша знал, знал, что у шехзаде Мехмеда имеется наложница, и не одна, что Эсмехан очень изредка случается в его спальне, но как скажешь об этом Михримах? – У меня нет наложниц. Ни одной. У меня имеется супруга, которая зря забивает голову нелепыми думами. Михримах недоверчиво покосилась на супруга. Тот не выдержав, рассмеялся: – Михримах, ну я же дремлю каждую ночь в соседней спальне! Туда не прогуливается никто, несчитая евнухов. Она так и не поняла, как касаться к Мехмеду и его наложницам. Провертевшись полночи без сна, решила брата всееще любить, а его красавиц не давать к себе и вблизи. Оставался, истина, вопрос, как быть с детьми, ежели некто из наложниц родит. Так ничто и не придумав, Михримах решила, что время еще имеется. Эсмехан с дочкой покуда осталась в Стамбуле, но беспокойная инфанта и тут намеревалась вторгнуться: – Это быстро. Вот рожу, и мы с тобой поедем в Эдирне. Я им там всем покажу! Схватки начались ранее времени, еще более месяца перемещать бы… Роксолана кусала губки: неужели у них с дочерью судьба таковая – рождать недоношенных деток? Что приключилось, таккак Михримах оберегали, не то что ее саму как-то. Рустема-паши опять не было в Стамбуле, за ним отправили гонца, но покуда доедет из Эскишехира… Акушерка была опытнейшая и спокойная: – Султанша, не переживайте, хоть и ранее срока, а все идет отлично. Принцесса справится, малыш маленький. Она чрезвычайно деловито распоряжалась тем, как дышать, как тужиться, рекомендовала, как собирать мускулы, чтоб посодействовать ребенку и себе. Роксолана сидела вблизи, держа дочь за руку: – Все станет отлично, драгоценная. Все в порядке. И вот крайний вопль " Ааа!.. " – и вслед уже детский плач. – У вас дочка, султанша. Крепенькая, желая и малая. Рустем приехал, когда дочь счастливо сосала материнскую грудь за отсутствием кормилицы. У той, что предназначалась для грядущего малыша, внезапно возникла некая сыпь, а иную еще не отыскали, но новорожденная дочь требовала сперма, и Михримах протянула руки: – Дайте, я хозяйка! – Как вы назовете малышку? – Хюмашах. Мы с Эсмехан договаривались дочерей именовать этим именованием. Рустем поглядел на пухлое личико крохи, которая, насытившись, заснула, заглянул в счастливые глаза супруги. Поцеловал ее в голову: – А ты боялась… – В последующий раз станет сын! – огласила инфанта. Рустем рассмеялся: – Придется делать. Материнство не очень поменяло принцессу, она достаточно быстро возвратилась к собственному бывшему насмешливо-вызывающему тону, приэтом не лишь с супругом. Скучающая султанша пробовала взятьвдолг себя чем-нибудь. ныне ей не позволялось кататься верхом, палить из кривизна и учиться иными увлекательными, но мужскими делами. Вдруг захотелось быть полезной. Да, женщине положено учиться благотворительностью. Нужно посещать к кому-то из жен пашей и побеседовать на эту тему. Хуррем Султан деятельно занимается этим занятием, у нее даже Фонд, Михримах мало помогала, покуда не надоело. Нет, в материнском Фонде она участвовать не станет, необходимо выдумать кое-что родное. Немного поразмышляв, Михримах решила тронуться к супруге Хадим Сулеймана-паши Айше, с которой была знакома. Кажется, она занимается благотворительностью. На любой вариант выслала к ней евнуха с запиской, что желает придти и побеседовать. Тот возвратился скоро, не успела и собраться. Айше с восхищением сообщала, что у нее как раз собрались приятельницы, какие будут чрезвычайно рады созидать султаншу и поговорить. Ко времени возвращения евнуха Михримах издавна передумала, но сейчас ничто не оставалось как пойти. Женщины вправду были в восторге; все три гостьи щебетали без умолка, как канарейки в клетке, настолько же разряженные и увенчанные. Разговор шел ни о чем. Сообщали, что кому приснилось, какие слухи прогуливаются о ком из отсутствующих, какая станет погода данной зимой и куда лучше съехать передохнуть. Чей муж что подарил или обещал подарить… Кто чем объелся… У Михримах башка заболела уже после первых 10 минут. Попыталась перевести беседа на благотворительность, услышала лишь заявления, что она нужна, и предписание привнести средства для раздачи милостыни во время Рамадана или на новейшие скамьи для парней в одной из мечетей. Но беседа тут же возвратился к обычному щебетанию. О пустом болталось очевидно проще. Отговорившись ведущий болью, Михримах поспешила оставить гулкий дом и отправилась к мамы. У Роксоланы все другое, как всюду в султанских покоях, бесшумно, какбудто никого нет. Неподвижные, какбудто древесные( она слышала о таковых даже каменных!) фигуры дильсизов вдоль стенок, неслышно движущиеся в мягких чувяках евнухи, тихие и незаметные, какбудто бесплотные, неглядя на яркую одежду, служанки, двери, какие никогда не скрипят… В кабинете также беседа вполголоса, ежели нехорошо слышишь, останешься в неведении. Попыталась вслушаться, вдуматься, но скоро заскучала. Султанша обсуждала с новеньким архитектором Синаном какие-то индивидуальности планировки больницы в Эдирне. В углу переписчица скрипела каламом… И ветерок чуток колыхал легкую занавеску. Все! Остальное тихое, неподвижное, застывшее. Но Михримах пересилила себя, прислушалась, стараясь ориентироваться, что к чему в данных чертах и картинах. Поняла, но лишь не поняла, длячего это мамы. Синан сооружает, он знает как; к чему ввязываться? В кабинет пришел основной евнух Аббас-ага, попросил султаншу поглядеть работы девушек-белошвеек, отнять для замка и порекомендовать, что вышивать, а что нет. – А Иннам-калфа не может этого изготовить? – Она больна третий день, султанша. – Хорошо, я взгляну, лишь освобожусь, – вздохнула Роксолана и внезапно попросила: – Михримах, взгляни ты. Принцесса согласилась и более часа с увлечением отбирала готовые вышивки, разглядывала картинки для грядущих, давала советы. – Султанша, может, вы бы могли помогать советом, покуда калфа болеет? И в иное время также, у вас красивый привкус, сходу порекомендовали, что с чем смешивается. Несмотря на приятную лесть, хотелось взбунтоваться: вот еще, она станет делать повинности калфы! Может еще и пол мести или хаммам жечь? Но вспомнила, что сейчас пробует новости праведную жизнь, сообразно кивнула: – Только не любой день. У меня немало остальных дел. – Раз в недельку разрешено? Михримах опрометчиво обещала. Девушки обрадовались: – Мы подготовим все, соберем и станем ожидать! Великодушной быть славно, к тому же это не требовало огромных усилий и оказалось даже любопытно. Неужели с рабынями интересней, чем с супругами пашей? К вечеру Михримах элементарно устала, поэтому, только уложив дремать Хюмашах, отправилась в кровать и хозяйка. За последующие пару дней она умудрилась надавать и остальных обязательств – кое-что поглядеть, кое-что побывать, кому-то посодействовать, куда-то посещать. Неделю крутилась, какбудто ошпаренная. Помощь требовалась везде, и это правило надоедать. Эсмехан со хохотом посетовала: – Ты целый Стамбул обежать собираешься? Не стоит столько хватать на себя. Михримах лишь фыркнула в протест: – Я все успею! Но в ещеодно утро проспала, и ждавшие султаншу женщины утратили время зря. И в клинику забыла велеть приобрести новейшие одеяла. И в школу для девочек не вульгарна. Копились недоделанные дела, копилось недовольство. У Роксоланы в кабинете в следующий раз застала Рустема, беседующего с Синаном и… Эсмехан. Рустем пристально прослушивал, что произносит Эсмехан. Синан кивал, кое-что демонстрировал. Когда Михримах предложила содействие в отборе изразцов, от нее элементарно отговорились, поблагодарили, но напомнили, что она еще не просмотрела картинки, какие обязана была поглядеть вчера. – Я была занята иным! – Давайте мы вданныймомент поглядим. Михримах Султан, у вас отыщется вданныймомент минута, там мало рисунков. Пришлось договориться, они вправду скоро отобрали пригодные для изразцов картинки, дали Синану. Тот поблагодарил, но так, какбудто это была награда только Эсмехан. Так повторялось не раз. Постепенно Михримах закончила рваться на доли и кое-что обещать, элементарно делала то, что хотелось вданныймомент. Приходила кое-что поглядеть, отнять, но и лишь. Результат не замедлил отразиться: ее закончили принимать серьезно, как она хозяйка не принимала щебет жен пашей у Айше Хатун в гостях. Однажды Михримах прорвало. За два дня до такого Рустем возил ее на стройку, султанша попробовала кое-что рекомендовать, кругом кивали, пряча усмешку. Это было ясно: она ничто не смыслила в том, во что пробовала засунуть нос. Но сейчас они отбирали подарки для праздника в приюте, Михримах обещала завтра все купить и привезти. Ей вежливо, но крепко отказали, точнее, сказали, что все отвезут сейчас. Султанша обиделась и чуть дотерпела до дома. Муж пристально следил за ней, и это было вособенности грустно. – Почему со мной обращаются, как с капризной девочкой?! – Михримах яростно швырнула в сторону браслет, сброшенный с руки. Рустем в протест поглядел чуток язвительно, пожал плечами: – А кто вы? – Что?! – Кто вы, как не капризная девочка? Михримах застыла в сомнении. Нет, не от такого, что муж ответил неприкрыто, а от осмысливания, что он высказывает сплошное мировоззрение. – Что не так? Он чуток приподнял бровь: – Султанша? – Что я действую не так? В протест простая усмешка: – Все. Михримах не успела взбунтоваться, Рустем тихо продолжил: – Вы всю жизнь живете, какбудто стараясь кому-то кое-что обосновать. Что вы самая дерзкая, самая настойчивая, своевольная. Вам же все одинаково, как конкретно изготовить, только бы против. Зачем? Все знают, что вы любимица Повелителя, что вы лучше остальных образованы, у вас более свободы, что вы умеете то, что не могут остальные женщины… Что вам еще необходимо? Принцесса открывала рот, какбудто вытащенная на сберегал рыбка, но что ответствовать, не знала. Нутром понимала, что Рустем прав, но все та же строптивость препятствовала признать это. А Рустем тихо продолжил: – Вы разумны и способны почтивсе изготовить, но вам ничто невозможно поручить, поэтому что делать будете лишь то, что захочется сию минутку. Можете внезапно передумать или поменять решение… Но там, где от вас зависят судьбы людей, этого допускать невозможно. Именно поэтому, султанша, вам никто ничто не полагается. Развлекайтесь, жизнь превосходна и без хлопот. – А… вы помогаете Хасеки Хуррем Султан в работе Фонда? – Конечно, обязан же некто ей помогать. Там большой размер работы. И Эсмехан Султан способствует. – Эсмехан?! – Почему вас это восхищает? Она чрезвычайно толковая и серьезная. Михримах круто развернулась и отправилась в свои покои. Захлестывала оскорбление. Она, означает, капризная, безответственная девчонка, а Эсмехан серьезная и толковая?! И кто это произносит? Ее свой муж, который отлично знает, на что способна Михримах, какая она разумная и … и… вообщем! А противный глас внутри подсказывал, что быть разумной недостаточно, необходимо этот ум использовать с толком. А еще тот же глас, называемый элементарно совестью, заявлял, что Рустем прав, она вправду делает то, что захочется, недостаточно беспокоясь о итогах, ежели эти итоги не возносят ее собственно. Это мама может основывать и основывать, создавать, дарить, надзирать… И ничто не просит вобмен, никакой признательности. Нет, Михримах другая, для нее благое словечко непременно, необходимо, чтоб увидели, сообразили, что она наилучшая, похвалили. А Рустем? Кажется, он, как Хуррем Султан, недостаточно кто знает, что 2-ой визирь также надзирает над публичными столовыми, строительством медресе или работой больницы. – Ну и пусть! Пусть себе надзирают совместно со собственной Эсмехан, ежели она таковая серьезная. Михримах полночи крутилась без сна, маясь от верности сказанного Рустемом и от практически детской обиды. Она вышла замуж за Рустема-пашу фактически из ревности, чтоб тот не достался Ханзаде Султан. Рустем также не очень горел желанием жениться на строптивой красавице, но оспорить Повелителю, точнее Хуррем Султан, не посмел. Он вытерпел все выходки и капризы супруги, глядел через пальцы на ее строптивость, научившись исключаться, и все это время тихо жил собственной жизнью и работал на добро империи и султана. Но какоказалось, отлично все видел и по нимал. Капризная девочка… Да, муж также обращался с Михримах как с неповзрослевшим ребенком. Принцесса внезапно вспомнила, как он говорит с Эсмехан, и практически задохнулась от возмущения! Как со зрелой дамой, желая Эсмехан столько же лет, насколько самой Михримах. Утром у Михримах ужасно болела после бессонной ночи башка, были красны глаза, но хозяйка инфанта полна решимости обосновать всем, что она не малыш, которому позволительны всевозможные капризы, а толковая зрелая дама. – Чичек, принеси мое колье с рубинами и умеренный наряд к нему. – Да, госпожа. А браслеты? – Да, естественно. – Куда вы собираетесь, госпожа? – К султанше. Чичек поклонилась, но осторожно увидела: – Султанши нет в Стамбуле. Она уехала в Бурсу. – Когда? – Сегодня рано сутра, госпожа. Слуги двигались скоро и неслышно, Чичек уже протягивала Михримах шкатулку, в которой лежало колье с кроваво-красными рубинами и такие же браслеты. – А Рустем-паша дома? – Нет, он уехал совместно с султаншей. – А Эсмехан Султан? Чичек опешила, но потрудилась этого не представить: – Не знаю, госпожа. – Чем конкретно занимается Эсмехан Султан в Фонде моей мамы? – Не знаю, госпожа. Вот сейчас разумная служанка даже не стала укрывать родное удивление. – Узнай побыстрей. – Да, госпожа… Вопрос нелепый, поэтому что Чичек нималейшего от ношения к Фонду не имела, но слуги знают все, им легче выспросить друг друга. К тому времени, когда Михримах позавтракала, Чичек раздобыла нужные сведения. – Эсмехан Султан также уехала, но не с султаншей, а в Чорлу. Зачем, никто не знает. В Фонде она смотрит за работой столовых, больницы и школы для девочек. Михримах задумалась. Столовые ее не интересовали, инфанта ничто не понимала в работе поваров. В больничных делах никак не более, но там хоть разрешено изготовить вид, что интересуешься. Нет, лучше школа для девочек… Уста, управлявшая школой в имарете, построенном на средства Фонда, не поверила собственным ушам: – Кто приехал? К тому, что посещает султанша или некто из ее помощников, уже привыкли, а вот Михримах Султан не приезжала ни разу. Михримах оглядывалась с любопытством, а девочки втомжедухе глядели на нее, неслышно обмениваясь замечаниями. Небольшие комнатки, но в гареме они никак не более. Также в ряд ложа для учениц, что живут в школе. Оказалось, что имеется и те, кто сюда лишь прогуливается обучаться. Свернутые матрасики, малые подушечки на диванах, умеренные столики для еды и занятий… – Чему изучают девочек? Уста поклонилась сиятельной гостье. – Рукоделию, умению бегать за нездоровыми, ведению семейного хозяйства, декламировать и вписывать затраты, полагать. – А летописи нашего страны? Арабскому языку? Поэзии? – Госпожа, чуть ли девочкам данной школы пригодится арабская поэзия… – неслышно возразила рот. – Но история-то принципиальна. Девочки обязаны ведать о величии Османской империи. Я распоряжусь, чтоб наняли новейшего учителя. Управляющая не стала вручать свои идеи. Какой преподаватель в школе для девочек?! Снова незадача. Пришлось смириться( редкостный вариант!) и возвратиться в Фонд мамы. Наедине она попросила Роксолану: – Доверьте мне кое-что не чрезвычайно обременительное, но суровое. Я привыкну. Роксолана была рада такому рвению, поручив дочери смотреть за выплатами клиникам на снадобья и остальные нищеты. – Рустем-паша поможет, он это все знает отлично. – Сама преодолею! Роксолана лишь вздохнула: Михримах неисправима. Но тут мама ошиблась, поэтому что поначалу из ощущения протеста, а позже втянувшись, Михримах внезапно нашла у себя бизнес хватку и изрядную долю ответственности, а когда поняла, что от ее ответственности зависят жизни людей, времяотвремени практически, поменяла известие к работе. Никто султаншу не принуждал, но она проверяла и перепроверяла, все ли доставлено, оплачено, куплено, только ли хватает и с толком ли расходуется. Роксолана с Рустемом с удивлением убеждались, что в Михримах имеется царапина, о которой никто не подозревал, – обычная ответственность. Принцесса изменялась на очах, приэтом не по принуждению, а пособственнойволе. Оказалось, ей необходимо элементарно отыскать дело по душе и похвалить, чтоб капризная девочка скоро перевоплотился в толковую ассистентку. Михримах помогала мамы в работе Фонда, просто анализируя записи и счета, когда Рустем обязан был съехать: все же повинности Великого визиря – это не лишь роль в заседаниях Дивана или сопровождении Повелителя в поездках верхом во время прогулок. Требовалось кое-что испытать в Анатолии. Рустем-паша почему-то не заявлял, что конкретно, но заверял, что возвратится скоро. – Знаю я ваше " скоро "! Вернулся вправду скоро, чрез некотороеколичество дней, но был неясен и сходу отправился в Повелителю… В султанской семье такие смены, что впору за голову браться. А все администрация, точнее, сражение за нее. Взрослели сыновья, доэтого только Мустафа, которому не давал спокойствия престол. Шехзаде столько же лет, насколько было его папе, когда стал султаном. Но разве это предлог договариваться за спиной Повелителя с бейлербеями провинций? Рустем не сходу отважился дать Сулейману письма, приобретенные от санджакбеев Анатолии, но позже сообразил, что Безмолвие может привести к беде. Повелитель обязан ведать, что старший сын советуется с правителями, как ему осуществить жизнь, когда будет султаном сам, какие посты в государстве необходимы, какие люди обязаны быть вблизи с падишахом, как преобразовать армию… Разумные вопросы, ежели бы их задавал не сын правящего султана и не за спиной отца. Мустафа какбудто чувствовал Повелителя; вопросы составлены так, что, попади одно из них в руки султана, просто отговориться обычный заботой о государстве, а ежели лишь султан простит, означает, пришел его час. Одного не принялксведению – в Анатолии очень почтивсе отлично относились и к султану, и к Рустему-паше; в его руки попало не одно письмо, а почтивсе, и извинять сына Сулейман не стал. Правда, и наказывать на сей раз также. Повелитель задумывался некотороеколичество дней. Принятое заключение было неожиданным: бейлербеев, что получили письма и не сказали, покарать, Мустафу вон из Манисы в Амастью и чтоб сидел, носа не высовывая, подругому лишится не лишь носа, а на его пространство шехзаде Мехмеда. Последнее возмутило приверженцев шехзаде Мустафы вособенности; Маниса считалась помещением правления преемника престола; назначая туда шехзаде Мехмеда, Повелитель показывал, кого наблюдает в этом качестве. Сулейман мог себе это позволить, его держава была таковой, что числились все и на Востоке, и на Западе. Между занятием он прогнал Великого визиря, супруга собственной сестра Шах Султан Челеби Лютфи-пашу, назначив новеньким визирем Хадима Сулеймана-пашу, доэтого другого визиря империи. Рустем, впрошлом третьим визирем, сейчас стал вторым. Он предсказывал печальный конец Великого визиря: – Лютфи-паша сошел с ума! С пороками необходимо биться, но не методом же уничтожения людей! Рустем говорил супруге, что муж Шах Султан бьется с людскими пороками самым ожесточенным образом. За шум на улицах в ночное время избивают палками, пьяницам заливают в глотку свинец, тех, кого подозревали в прелюбодеянии, вырезают то, чем грешили. – Но это же погибель?! – Да, по утрам после таковых проверок праведности улицы во почтивсех местах залиты кровью. Это до блага не доведет, уничтожат самого пашу. Рустем ошибся; Лютфи-пашу не уничтожили, он был снят с должности самим султаном. Получилось все даже некотороеколичество вздорно. Перестаравшись, паша выслал Повелителю перечень проституток, которых следовало немедленно подвергнуть ожесточенному наказанию, неглядя на то что их за грешным занятиям не застигли. О чем задумывался защитник праведности, почему-то, он мог натравить на грешниц массу, мог элементарно подослать сторожу и кинуть их в тюрьму без каждых разъяснений, но он " доверил " это султану. Сулейман разъярился так, что не стал ожидать самого Лютфи-пашу; возвратившись после ещеодного рейда по улицам городка, паша узнал, что более не является Великим визирем! Повелитель не пожелал выслушивать его разъяснения и извинения. Всему имеется граница. В том же году началась новенькая битва с Австрией, и опять за венгерские местности. На сей раз войско отправилась на Буду и брала град. Шехзаде Баязид, достигший права тронуться в поход, был счастлив способности представить, чему выучился. А выучился многому. Шестнадцатилетний шехзаде не элементарно отлично держался в седле, отлично обладал орудием, но и удачно командовал вверенным ему отрядом. Казалось, султан обязан вознести младшего преемника, восхвалять его при всяком вероятном случае, но этого не приключилось. Рустем жаловался дома: – Я не постоянно разумею Повелителя. Просто заявить, что храбрец, недостаточно! Шехзаде так ожидал отцовской похвалы… Его восхваляют янычары, молвят, что смелый и умный, отлично выучен. А Повелитель какбудто не подмечает успехов этого шехзаде. Может, направить его интерес? Михримах усмехнулась в протест: – А ты можешь припомнить, когда Повелитель увидел бы Баязида? Никогда. Даже когда небольшой шехзаде пытался изготовить кое-что лучше Мехмеда и это выходило. Пригласи его к нам, устроим праздник. Рустем позвал шехзаде Баязида, а несчитая него агу янычар и еще 2-ух пашей. Шехзаде был счастлив таковым интересом, посреди пашей он ощущал себя зрелым. Он рассуждал разумно, желая и задиристо. Михримах не могла находиться при разговоре, но нашла метод слушать вследствии сетки, как поступала ее хитрая мама при заседаниях Дивана. Перед сном Михримах вдумчиво произнесла супругу: – Почему я не замечала Баязида? Как жалко, что его жизнь станет настолько короткой… – Михримах, закон Фатиха описывает, но не обязует, к тому же хотькакой султан, опоясавшись клинком Османов, вправе аннулировать тот закон. – Кто отменит – Мустафа? Мехмед? Селим? – Мехмед может аннулировать. – Нет. И любой из них знает, что в случае, ежели султаном будет иной, других ожидает погибель. – Знаешь, мне привезли из Курдистана прекрасную и разумную девочку-наложницу… – Что?! – взвилась Михримах. – Успокойся. Привезли в презент, она какого-то авторитетного рода, совершенно малыш, лет двенадцать, не более. Возьми ее к себе, подготовь в наложницы Баязиду. Михримах мало посопела ревниво, но все же согласилась: – Пусть приведут. Где она? – Пока у бея, что привез. Говорит, что нетронута. – А откуда тебе понятно, что прекрасна и разумна? – Видел. А что разумна, бей произнес. Она из окружностей Халеба, может декламировать, строчить, знает языки… – А тебе она длячего? Рустем навис над супругой: – Мне не необходима. Мне тебя хватает. Я умолял брать для Баязида, ежели ты еще не поняла. Михримах стало забавно, она непроизвольно хихикнула. Рустем чуть-чуть напрягся: – Что? – Хуррем Султан готовит наложницу для Селима, я буду для Баязида. – Ну что делать, ежели о нем более некоторому хлопотать? Хватит о Баязиде и его наложнице, давай о нас с тобой… Девочка и действительно оказалась необыкновенной. Тоненькая, как калам для письма, видится, тронь, и переломишь. Но фигура уже оформилась, маленькая грудь торчала из-под рубахи, в которой она стояла перед Михримах. Большущие черные глаза под пушистым шелком ресниц, теплая шкура, прекрасно изогнутые красные губы. От ресниц на щеки даже тени падали. Михримах восхитилась: в данной малышке ощущалась порода и та же строптивость, что была в ней самой. Ручки сжаты в кулачки, ноздри точеного носика раздуты от сдерживаемой ярости. – Как тебя зовут? Девочка даже оком не повела, но что вопрос поняла, Михримах поймала сходу: ресницы юной красавицы чуток дрогнули. – Кто ты? Снова молчок, но усилие на лице чуток спало, и оно стало еще привлекательнее. – Не желаешь произносить? Как же мне тебя тогда именовать? Будешь Фатьмой. Девочка на миг вскинула глаза на султаншу и опять опустила. Михримах увидела, как она сглотнула. – Пить желаешь? Сейчас тебя накормят и приведут в хаммам умываться. Там еще побеседуем. В хаммам Михримах пришла, когда девочку уже вымыли и та усердно боролась со сном. Видно, малышке досталось за время вынужденного странствия и плена. – Подойди, я хочу с тобой побеседовать. Садись вблизи, – приказала султанша. Конечно, Фатьма в дочери не годилась, быстрее младшая сестренка, но Михримах почему-то ощутила ответственность за эту малышку. Рустем прав, что не отказался от нее, отменная наложница станет для Баязида. В том, что это произойдет, султанша не колебалась. Она не думала и о том, что скажет мамы и папе. Отмахнулась от данной идеи: им все одинаково! Девочка покорно присела вблизи. – Мне произнесли, что ты грамотна. Не узнаю откуда. Хочу ведать одно: ты мусульманка? – Да, – прошептала девочка. – Шиитка? – Нет. – Откуда турецкий знаешь? Ответа не дождалась. Ясно: девочка не желает, чтоб знали, кто она. – Своего имени не называешь, означает, будешь Фатьмой. – Да. – С завтрашнего дня начнем тебя изучать. – Чему? Наконец-то пробудился энтузиазм, в черных очах мелькнуло любопытство. – Всему, что ты не знаешь и не умеешь. Сначала Михримах держала Фатьму около себя, приглядывалась. Мужу разъяснила: – Не все сходу, она еще малая. – Да я не принуждаю тебя посылать ее в кровать к шехзаде Баязиду, он также не очень зрелый. Просто хочу взятьвтолк, толкова ли, не зря привезли? – А ежели бы не Баязид, себе бы оставил? Рустем рассмеялся: – Ревнивица моя! Фатьма скоро окрепла, обследовавшая ее знахарка подтвердила неплохое самочувствие, а акушерка – дееспособность рождать деток и девственность. Девочка неслышно поинтересовалась: – Зачем это? – Всему родное время. Пока учись. Фатьме чрезвычайно нравилось заключать арабскую вязь, Михримах смеялась: – Сделаю ее собственным писарем. Но не сделала. Когда шехзаде Баязид был в третий раз приглашен в краски, он не поймал дома у сестры никого. Зато хозяйка Михримах была чем-то чрезвычайно довольна. – У меня для тебя имеется презент. Но ты можешь отрешиться, ежели не понравится, я не обижусь. – Какой? – насторожился шехзаде. В комнату скользнула тоненькая фигура, закутанная во оченьмного тканей. Баязид глядел удивлённо. Да, он уже случался с дамой, янычары приводили к молодому шехзаде искусную красавицу, чтоб научила его искусству любви, но о собственной наложнице он еще не задумывался. Хотя у отца в его возрасте уже был первый сын. Баязид знал, что мама изготовила Селиму красавицу, которую покупала на базаре, но он привык, что ему неясно то, что общедоступно Селиму. Хитро поглядывая на брата, Михримах сбросила со важной женщины первую накидку. Стало светло, что красавица тоненькая и молодая. Вторая упавшая накидка открыла взгляду совершенно юное творение, стоявшее под третьей, практически бесцветной тканью. – Показывать далее? Баязид удивлённо поглядел на сестру: что за тайна? Михримах медлительно сняла заключительную завесу… Баязид застыл. Совсем девочка… Нежный румянец на щеках, малость от густых темных ресниц, узкая шея, брови вразлет… Она только только на миг взмахнула ресницами, и шехзаде исчез. – Это Фатьма. Я вас оставлю, ты осмотри хорошо; ежели понравится, скажешь, станет твоей. Да, она грамотна, знает три языка, произносит по-турецки и прекрасно строчит. Баязиду хотелось закричать: – Какая разница?! Действительно, какая разница, прекрасно ли Фатьма строчит, ежели так охото, чтоб она еще раз взмахнула ресницами и осветила комнату светом большущих глаз? Встал, подошел поближе, осторожно коснулся пальцами ласковой кожи щеки. – Фатьма? Она подняла глаза. Большие, черные, как ночь, и чуток рассеянные. – Хочешь быть моей наложницей? – А… Михримах Султан? Ответить не успел, Михримах прошелестела шелками, войдя в комнату, усмехнулась: – Ну, что, Баязид, неплохой презент? Принимаешь? Это Рустем-паша выдумал. А с Хуррем Султан и Повелителем я хозяйка поговорю. Пора и тебе гарем вмешивать. Вот сейчас Фатьма поняла, из-за что ее мыли, холили и изучали. Ей предстояло начинать наложницей, но не владельца дома, а вот этого совершенно молодого Баязида. Кто он? Похоже, брат султанши, означает, шехзаде? Но девочке было все одинаково, поэтому что сам шехзаде все еще стоял вблизи и тепло его тела ощущалось даже на расстоянии. Баязид принял презент, Повелитель лишь кивнул в протест на известие о том, что сын получил наложницу, а Роксолана смогла утаить родное противное изумление деловитостью дочери и зятя. Михримах разъяснила правдиво: – Фатьму привезли в презент Рустему. Не могла же я бросить ее для супруга, а возвращать жаль. Красивая девочка. И разумная к тому же. – Я не против. Только имя какое-то… Фатьма… пусть станет Амани – " Желанная ". Михримах пожала плечами: – Пусть станет Амани. Так и звали Фатьму по-разному. Настоящее имя она открыла лишь Баязиду, но тот безмолвствовал. Шехзаде умел молчать… Как и его сестра. Уже чрез недельку, когда Рустем по просьбе супруги поинтересовался тем, как превосходна Фатьма, Баязид нахмурился: – Я ее не тронул. – Почему? Не приглянулась или не вызывает желания? – Я хочу с ней никях. – Ты с ума сошел?! Никях с безродной наложницей? – Она не безродная, она добропорядочного происхождения. – Откуда ты знаешь? Баязид дернул плечом: – Все одинаково Я хочу, чтоб она супругой была, а не рабыней. ныне нахмурился Рустем: не перестарались ли они с Михримах? Так разрешено и проблемы от Повелителя получить. Но посулил: – Я поговорю с Повелителем. – Ему все одинаково, даже ежели я на дочери шаха Тахмаспа соберусь жениться. – А она хоть суннитка? – Да. Баязид был прав, султан практически отмахнулся: – Пусть делает, что желает. Мальчишка! Никях с первой же наложницей… Участвуй в сговоре как родственник. Скажи Михримах, чтобы выступила с ее стороны. Хороша хоть собой? – Да, и разумна. – Баязид к самостоятельности рвется? Пусть катит в Кютахью, присмотришь за ним. Рустем-паша ухмыльнулся в усы. Кютахья, естественно, не Диярбакыр, но вот так посылать мальчишку… Нет, он не постоянно разумел собственного султана. – Присмотрю, Повелитель. Свадьбы не было, но никях состоялся. Баязид отнесся к сообщению об изменении в собственном расположении тихо: – Я же заявлял, что ему все одинаково. Рустем не поймал горечи в словах шехзаде. Это нехорошо, ежели ему также все одинаково. – Пожалуй, мы с Михримах Султан проводим вас в Кютахью и проведем никях там, чтобы все как положено. Он потрудился выдержать взор шехзаде тихо, какбудто так и необходимо – зять повезет его в Кютахью и проведет никях вместо отца. Баязид чуток улыбнулся: – Фатьма станет вам благодарна. Михримах таковая весть приглянулась, она принялась инициативно готовиться к поездке и выбирать слуг для гарема брата. Кютахья и действительно не Диярбакыр, она совершенно неподалеку от Эскишехира, который славится своими источниками и зеленью. И Ешиль Бурса – Зеленая Бурса – также практически рядом… В Кютахье Фатьме предстояло протянуть практически всю жизнь, породить пятерых деток – троих сыновей и 2-ух дочерей, а позже сыновей утратить вслед за мужем… Двадцать лет вблизи с Баязидом, которого полюбила с главного дня. Она была благополучна и не сумела вынести его смерти, покончила жизнь на могиле супруга. Но до этого были еще 20 счастливых и неспокойных лет. Первого сына, названного Орханом, Фатьма родила уже в последующем, 1543 году, который стал для султанской семьи ужасным и во многом переломным. Беда за бедой… События покатились, как воз под горку, – с каждым годом все скорей. Сначала был кошмар смерти Мехмеда. Роксолана какбудто кое-что ощутила, металась по спальне, попросила султана выслать в Манису гонца. Но тот и сам тревожился, также не дремал и в Манису послал вслед за гонцом 2-ух опытных лекарей. Оказалось поздно, Мехмед элементарно сгорел за недельку от заболевания, которой никто не болел во всей Манисе. Никто не колебался, что шехзаде заразили. Роксолана угрюмо сказала только два слова: – Это она. Сулейман жить следствие просто отказался. Никто не мог взятьвтолк отрешенного покоя Повелителя, тот застыл в собственном несчастье, но никого не покарал, даже наставника и лекарей, былых вблизи с его фаворитом. Роксолана почернела от горя, не хотела никого созидать и чуять, даже от Сулеймана шарахалась. Она знала виновных, а султан не желал этого воспринимать. Разве разрешено элементарно мучиться, не наказав за смертоубийство? Сулейман ответил угрюмо: – Мы выплачиваем за свою вину. Каждый платит… – Но повинны люди! – Они будут наказаны Аллахом, не нами. Каждый остался при собственном. Мехмеда не захоронили в Бурсе, где традиционно находили родное упокоение шехзаде, привезли в Стамбул. Мимар Синан начал стройку невиданной красоты мечети Шехзаде. Почему такое заглавие? Султанша угрюмо огласила: – Если Повелитель не хочет покарать виновного, означает, все мои сыновья один за иным последуют за Мехмедом. Когда убийц не наказывают, они продолжают родное темное дело. Наблюдая за строительством, огласила: – Я не умру, покуда все не станет окончено. Синан лишь качал башкой. Что тут скажешь? Но для Михримах и Рустема смертоубийство Мехмеда( они также не сомневались, что это смертоубийство; так не случается, чтоб из только городка погиб от оспы лишь шехзаде и один его новейший прислуга!) обернулось своим горем. Когда привезли известие о погибели любимого брата, Михримах была на сносях. Еще бы немного… Окажись вблизи Рустем, он додумался бы не докладывать, брал все на себя, но визирь обычно занят делами на ином сберегаю Босфора. У Михримах остановилось дыхание от услышанного. Мехмед?! Не-е-ет! Очнулась от мощной боли внизу живота, скрутило так, что не повлечь. Акушерка убеждала: – Госпожа, необходимо тужиться. Ребенок начал появляться ранее времени, вы обязаны ему посодействовать. Помочь… Кому посодействовать? Какому ребенку, чьему ребенку? Это ее малыш начал появляться? Рожала в полузабытьи, чуток приходила в себя, пробовала тужиться и утрачивала рассудок. Очнулась она на третьи день. На очах плотная повязка, которую хотелось свалить, но чьи-то руки не позволили изготовить это. Рядом сидел Рустем, примчавшийся сходу после получения извещения о погибели Мехмеда; он сообразил, что с супругой может быть гроза. – Рустем… Паша придавил палец к устам: – Тсс! Лежи бесшумно и не шевелись. Нашего сына выручили, он бьется за жизнь, ты также обязана биться. – У нас сын? – Да, возлюбленная. Он небольшой, но активный. А вот тебя изрезали, так что не шевелись. – Что означает изрезали? Что приключилось, Рустем? Я ничто не незабываю! Рустем неслышно поцеловал супругу в голову, но удержал, чтоб не поднималась. – Тебе необходимо лежать, не шевелясь. Нельзя садиться и даже поворачиваться на бок. Сейчас Бирсен даст лекарственноесредство, поспишь еще. – Я не хочу дремать, покажи мне сына. – Его также покуда невозможно касаться, за ним следит Моше Хамон, он благородный доктор, он справится. – Рустем, паренек может не жить? – Аллах милостив, выживет. А вданныймомент выпей лекарственноесредство и поспи еще. Она пробыла в забытьи еще продолжительно, просыпалась, недостаточно разумея, что проистекает, пила предлагаемую горькую настойку, опять проваливалась в сон. Это был сон без видений, желая времяотвремени прорывались гласа, звуки… Голос Рустема требовал: – Хватит поить ее настойкой опия, Михримах же станет зависеть от нее! Чужой, неизвестный глас жужжал, доказывая невзыскательно, Михримах поймала лишь " еще пару дней " и опять провалилась в забытье… Открыла глаза, но кое-что не так… темно… совершенно мрачно, без светильников, желая слышно, как потрескивает фитилек, и аромат от свеч чувствуется… Что это? Тронула рукою лицо – повязки не было, но света также. Михримах охватила паника. Стараясь не подаваться, неслышно позвала: – Рустем?.. Он откликнулся сходу, ощутила пальцы его руки на собственной щеке, но не увидела его самого! – Да, родная, я тут. Лежи неслышно. – Рустем, я… я ничто не вижу! Рустем?! Он, следовательно, наклонился, придавил ее к себе, не разрешая стать: – Тихо-тихо, все наладится, слышишь, я с тобой… – Сын? – Все отлично. – Как ты его именовал? – Орханом. – Я останусь слепой? – Будем полагаться, что нет. Только не паникуй, Михримах. Она лежала и рыдала, слезы катились из незрячих глаз одна за иной. Вспомнились его слова " тебя изрезали всю " … – У меня более не станет деток? – У нас имеется дочь и сын. Он пытался быть бережным, заявлял нежно, но она слышала сущность: деток более не станет, хозяйка слепая… Долго безмолвствовала, ощущая, как его десница нежно гладит волосы, проводит по щеке, вытирая слезы, исправляет рубаху, опять вытирает слезу… – Рустем, я отпускаю тебя… – Что делаешь? – Зачем я тебе – слепая, ни на что не годная? – Разве я заявлял, что буду любить тебя лишь здоровой и мощной? – Не нужно меня сожалеть! Нарастала истерика, еще чуток – и потоком хлынут слезы, она забьется в рыданиях. Но его десница опять легла на волосы. – Михримах, ты необходима Хюмашах и Орхану, они еще совершенно мелкие, необходима мне. И я сожалеть я тебя буду, поэтому что невозможно не сожалеть даму, у которой гроза. И выйти от тебя никуда не уйду поэтому, что ты моя дама. Твоя гроза – это моя гроза, она у нас общественная. Твоей вины в ней нет, моей также. Давай биться за жизнь совместно. А ненужные идеи из головы выброси. – Рустем… – О, Аллах! Моя супруга впервыйраз не возразила. – Прикажи доставить сына. Принесли маленького Орхана, положили мамы на грудь. Михримах пыталась удерживать медленный сверточек как разрешено осторожней, прислушивалась к его дыханию. Из глаз опять брызнули слезы. Хикмат схватила младенца, унесла, а Михримах плакала: – Рустем, неужели я не увижу собственного сына? – Увидишь, но лишь ежели не будешь рыдать, тебе вредят слезы. – Какой он? – бессильно прошептала несчастная дама. – Похож на тебя, надеюсь, что не станет настолько строптивым. Прошу же не рыдать. Михримах, ты обязана выслушивать Моше Хамона и собственных служанок, ежели вправду желаешь опять созидать. Ты справишься с данной бедой. Узнав, что дочь очнулась, пришла Роксолана: – Михримах, доченька! В гласе лишь болезнь и уклонение существовать. Она не могла успокаивать, у самой не было сил. Но Михримах не необходимо утешение. Чем ее разрешено утешить? После ухода мамы продолжительно лежала не шевелясь. Внутри еще все болело, но куда сильней болела воротила. Пришел проведать отец. – Михримах, Аллах отправляет нам такие тесты, чтоб закрепить наши силы. Хотелось усмехнуться: какое улучшение, ежели она слепа?! Промолчала, папе и без такого тяжко. Погибла их с мамой вера – Мехмед, любимчик родителей и почтивсех придворных. Почему-то поинтересовалась: – А где Эсмехан? – Она также приедет в Топкапы. На последующий день Рустем отдалприказ привести Хюмашах, та кинулась к кровати: – Мамочка! Михримах ощупывала девочку, прижимала к себе, заливаясь слезами, целовала, опять ощупывала. – Доченька моя! Вкусный детский аромат, мелкие ручки, ласковые щечки… Но девочку напугало такое поведение мамы, глаза которой были обширно открыты, но неподвижны. – Папа, мать не наблюдает меня? – Мама покуда не наблюдает, ее глазки отдыхают. Чтобы они опять стали как у всех, необходимо посодействовать. Погладь глазки ручками… Хюмашах гладила, усердно вытирала катившиеся слезы. – Ты красивая… – Михримах, – позвал муж, – тебе необходимо кушать. Много кушать, ты продолжительно была без еды. Завтра сходим в сад… Мы с Хюмашах тебя проводим. – Я провожу! – обещала малышка. – С таковыми провожатыми ничто не ужасно, – через кошмар и болезнь улыбнулась Михримах. Непонятно, день или ночь, горят свечки или солнце заглядывает в окна, разрисовывая тенью от сетки вязь орнаментов на полу. Позвала: – Рустем? Откликнулась Хикмат: – Что-то необходимо, госпожа? – Сейчас день или ночь? – Ночь. – Разбуди меня сутра, я хочу испытать поглядеть на ясный свет. – Врач произнес, что покуда невозможно. Вам необходима повязка на глаза, чтоб они восстановились. – Он произнес, что я могу созидать опять? – Да, он так произнес. Михримах вслушивалась, чтоб поймать ересь в гласе служанки, но ничто не услышала. Откинулась на подушечки: – Хорошо, спи, я тебя разбудила… Утром, стоило лишь помыться( какое страдание все делать наощупь!) и переодеться, пришел Рустем: – Михримах, ты обещала сейчас с нами погулять. Она сидела-то с трудом. Какие прогулки? – Завтракай, Хикмат тебе поможет, и я отнесу тебя в кёшк. Хюмашах уже ожидает нас. Или позавтракаешь там? Рустем посодействовал супруге подняться, схватил на руки: – Повязку снимать невозможно, чтоб глаза не пострадали. И еще невозможно рыдать, этим ты вредишь очам. – Рустем, я смогу идти, меня необходимо лишь помогать. – Сможешь, сможешь, лишь не вданныймомент. Обними меня за шею. Паша отнес супругу в далекий кёшк, где к ним кинулась Хюмашах: – Мамочка! – Мама желает кушать. Ты будешь совместно с ней? Хюмашах сидела на коленях у Михримах и пробовала подкармливать ее. Немного погодя они были вымазаны уже обе. Зато забавно, Рустем хохотал: – На ком я женат?! Она даже кушать не может прекрасно, вся перемазалась. – И я! И я! – орала Хюмашах, размазывая по лицу еду. – Ай-ай! Еще одна грязнуля! Полный дом грязнуль, что мне, скудному, делать?! Хюмашах заливалась звонким хохотом, принуждая улыбаться и Михримах. Рустем поцеловал супругу в щеку, шепнул: – Наконец, увидел улыбку… Зрение ворачивалось медлительно. Сначала Михримах поняла, что распознаёт, ясно или мрачно в спальне. Не поверив самой себе, позвала Хикмат: – Занавески на окнах отдернуты? – Да, госпожа, прикрыть? – Нет, не нужно, я вижу свет. Не все, но распознаю свет из окон. – Госпожа! – Пока ничто не говорите Рустему-паше, пусть это станет неожиданностью. Не вышло. Рустем, заметив, что супруга ведет себя когда-то не так, пригляделся внимательней и внезапно встал меж ней и окном. Михримах непроизвольно сделала жест, чтоб отошел. – Ты наблюдаешь окно, Михримах? Видишь?! – Не окно, нет, элементарно ясное пятно. И все же уходила в сад с повязкой на очах, желая они пытались, чтоб никто не знал о слепоте принцессы. Иногда уходили поздно вечером. Рустем устраивал ее удобней на подушках в кёшке, прижимал спиной к себе и, перебирая пальцы, бесшумно рассказывал… О чем? О том, какое небо звездное, как ветерок шевелит листву, как она опять сядет в седло собственной Юлдуз, как они будут изучать верховой езде детей… – Рустем, это я виновата, поэтому что тогда не пожелала малыша? – За это ты издавна расплатилась. А глаза… Повелитель прав, это проверка нам с тобой. – Кто станет в Манисе вместо Мехмеда? Снова возвратится Мустафа? – Нет, Повелитель избрал для Манисы шехзаде Селима. – Селима?! Почему не Баязида? – Шехзаде Баязид еще очень молод, – уклончиво ответил муж. – ныне последующим султаном буквально будет Мустафа. Что станет с нами? – С нами ничто, разве что меня выгонят из визирей, – скучно ухмыльнулся Рустем. – Ничего, уедем в Диярбакыр, я там почтивсех знаю. Но об этом не стоит произносить, Повелитель удручен гибелью сына, но он полон сил. Рустем был прав, в Манису поехал шехзаде Селим, а с ним Нурбану – наложница, которую для сына готовила Роксолана. Она желала для Баязида, но тот выбрал невесть откуда взявшуюся Амани, как султанша именовала Фатьму. Роксолана готова была признать, что наложница благородна быть вблизи с шехзаде Баязидом, но супругой молодую красавицу не считала, неглядя на никях. Да и какая разница? Баязид не султан, чтоб полагать, кто наложница, а кто супруга. Нурбану Роксолана присмотрела хозяйка. Юная венецианка была так непохожа собственной ранней пышной красотой на тоненькую Амани! У Сесилии Баффо, как в реальности звали Нурбану, все другое: она рыжеволосая, белокожая, пышнотелая, желая покуда стройна. Баязид лишь оком скосил и поморщился: – У меня супруга имеется. Роксолана обиделась, но вида не подала. – А я не тебе ее покупала. Это для Селима. Насколько молчалива и таинственна Фатьма-Амани, так шумная и напористая Нурбану. Конечно, венецианка выбрала бы шехзаде Мехмеда, но не получилось – не вследствии Эсмехан, та жила в Манисе, не мешая супругу восторгаться любовью наложниц. Эсмехан смирилась с значением отставленной кадины, но Нурбану Мехмеда не заинтересовала совершенно. А вот Селима впечатлила с первой минутки. Что ж, Селим так Селим, выбора у броской красавицы все одинаково не было. Но у Селима также имелась наложница Селимийе, лишь что родившая ему сына шехзаде Абдуллу и опять беременная. Одолеть одну наложницу с одним сыном разрешено, а вот с двумя… Но пользоваться беременностью соперницы стоило; хитрая Нурбану решила, что это даже кстати. Однако немедленно рождать Селиму вереницу потомков Нурбану не собиралась, поэтому что дама перемещает родное дитя месяцами, становясь при этом недоступной и непривлекательной для мужчины. За это время иная может просто заинтриговать его и взятьвдолг с таковым трудом завоеванное пространство. Нет-нет, есть столько средств, чтоб продолжительно сохраниться желаемой! Михримах, увидев новейшую наложницу брата впервыйраз, даже рассмеялась: – Валиде, вы кого ему приобрели? Шехзаде Селим забудет не лишь свои повинности, но и то, как его зовут. Роксолана проворчала: – Может, и отвратительные повадки забудет также? – Вряд ли. Скорее обретет новейшие. Хорошо, что Селим не преемник, не то почему-то, кто правил бы. Если бы лишь Михримах знала, как права! Если бы хозяйка Роксолана ведала, что конкретно Селим окажется последующим султаном, а вот эта ловкая красавица султаншей, можетбыть, и выслала бы Нурбану куда-нибудь в далекое поместье неглядя на всю ее красу. Но человеку не дано предугадывать грядущее. Никак Селим не мог полагаться на престол, а его Нурбану на то, чтоб в будущем начинать валиде, но конкретно это и приключилось. Роксолану отпрыски обвинили в недальновидности, в том, что нашла для Селима очень властную наложницу, что не уследила за сыном, допустила его пьянство. Однако при жизни мамы Селим практически не пил, Нурбану была одной из его наложниц, не первой родила ему сына, несчитая Нурбану у шехзаде был цельный гарем и оченьмного потомков, в том числе шестеро сыновей, а основное – не было никаких шансов на трон( поэтому и глотать начал). Но вот поди ж ты – стал султаном и правил после отца цельных 8 лет, покуда не погиб от кровоизлияния в мозг, случившегося от удара; султан Селим, будучи шибко навеселе, поскользнулся в хаммаме и свалился, шибко ударившись башкой. Но даже получив прозвание Пьяница, сын Роксоланы империю не пропил, против, прирастил и передал сыну от Нурбану Мураду мощной и состоятельной. Падение началось позднее. Но тогда такое никто даже доставить не мог! В Амасье ожидал собственной очереди на престол любимчик янычар шехзаде Мустафа, и то, что Повелитель переместил в Манису Селима, которого никто в расплата не воспринимал, никого и не беспокоило. Казалось, все временно. Казалось всем, несчитая Нурбану; та решила, что пришла пора делать. Вокруг трона все закручивалось в тугие узлы, какие не развязать, не распутать, оставалось лишь разрубать. Это понимали все, как понимали и то, что любой узел – чьи-то головы, какие полетят, стоит султану бросить этот мир. Единственной верой в этом ужасном противостоянии всех против всех и всякого против всякого оставался сам Сулейман. Пока он жив, на престол разрешено лишь полагаться, но стоит с Повелителем чему-то статься, и все забудут о родстве, в силу вступит не закон Фатиха как такой, а ужасная держава борьбы за администрация, которая покуда сжата, какбудто причина. Так, разрешено согнуть гибкие прутья, но распрямившись, они больно стукнут такого, кто подвернется. Михримах не могла требовать на администрация после отца, но она понимала, что ежели султаном будет Мустафа, то ее личному сыну также несдобровать. А ежели Селим? Приходилось признать, что Нурбану племянника не пощадила бы, случись делать этот отбор. Оставался Баязид с его Фатьмой, которую хозяйка же и подарила брату? Пока лежала слепой, какбудто прозрела, почтивсе увидела иными очами, над почтивсем подумала. Как времяотвремени хотелось попросить супруга: – Поедем в Диярбакыр! Пусть там нет шикарных замков, но ежели имеется покой для деток, то и замков не нужно. Но понимала, что и в Диярбакыре покоя нет. Рустем говорил о старинной ниневийской цитадели на ином сберегаю Тигра. Для что ее строили много-много лет обратно? Крепости не жалуют там, где безопасно, означает, и в дальних землях приходится защищаться. Тогда уж лучше тут, где все знакомо с детства, с первых шагов и вздохов. А позже пришла еще одна гроза. Оспа и чума – вот две напасти, какие выкосили столько людей по обе стороны Босфора и в султанской семье также. Повелитель считал эти заболевания наказанием Аллаха. Наверное, так и было. Но чем провинился небольшой паренек Орхан, который смог жить, когда его мама лежала, борясь со слепотой; чем он повинен, за что его отобрала у безутешных родителей оспа?! Михримах с страхом глядела на угасавшего малыша. Больше породить малыша она не сумеет; ежели погибнет и Хюмашах, то лучше уж самой… Ни Хюмашах, ни Рустем-паша, ни хозяйка Михримах не пострадали. Позже Чичек призналась, что малышке тайком привили оспу, как как-то сделали и Михримах, опасаясь нарочного заражения. А Рустем просто переболел в детстве. Кроме Орхана заболевание унесла и первенца шехзаде Селима маленького Абдуллу. У Михримах и Рустема оставалась лишь Хюмашах. Рустем пытался утешить супругу: – Зато она родит нам немало внуков. Слабое утешение, ежели припомнить, что Хюмашах лишь 4-ый год… У Михримах осталась лишь одна дочка и немало нерастраченных сил. Она не могла, как ранее, бегать верхом по окружении, не могла махать клинком, даже декламировать длительно не могла. Как ни поддерживал Рустем, этого было недостаточно. И Михримах возвратилась в Фонд. Уста, правящая школой для девочек, опять увидела султаншу, лишь сейчас стиль о приглашении учителя летописи не шла. Михримах решила, что полностью способна говорить о величии Османской империи хозяйка. Рустем-паша, у которого дел обычно невпроворот( 2-ой визирь все одинаково оставался бейлербеем Анатолии), дивился изменениям, произошедшим в супруге. Едва встав на лапти, еще слабо видя, к тому же утратив сына, она пробовала кое-что делать. Но эта занятость помогла Михримах не утратить себя. Куда-то делась язвительность султанши; она закончила делать все вопреки, стала более мыслить о остальных. Те, кто знал другую Михримах, дивились. Те, кто вообщем не знал ее ранее, дивились удивлению первых. Они уже 5 лет были супругом и супругой, когда приключилось непредвиденное( как нередко в жизни случается это наиболее непредвиденное!) – во время заседания Дивана в пребывании самого султана кое-что не разделили Хюсрев-паша и Великий визирь Хадим Сулейман-паша, да так, что ухватились друг дружке в бороды и схватились за кинжалы! Повелитель был в ярости! Пашей разняли, но последовало серьезное возмездие обоих: их удалили в изгнание. Рустем-паша возвратился домой настолько взволнованным, что Михримах даже испугалась: – Что приключилось?! Пересказав историю ссоры 2-ух почитаемых пашей, Рустем внезапно вытащил из потайного кармашка муниципальную печать: – Михримах, я Великий визирь. На миг она застыла, не зная, ликовать или горевать, но скоро опомнилась: – Так и обязано быть, ты же был вторым визирем. Кому как не тебе начинать главным? К тому же ты более остальных благороден печати. Рустем-паша кивнул: – Это же произнес и Повелитель, но ты же знаешь молву, немедленно приплетут то, что я зять султана. – Напомни-ка мне, кем были Ибрагим-паша и Лютфи-паша. – Ты желаешь, чтоб я окончил, как они? – Я хочу, чтоб мой муж был благородным визирем, каким ты был до сих пор. Рустем-паша стал красивым Великим визирем, что бы позже о нем ни разговаривали враги. Именно он смог пополнить опустевшую без завоевательных походов казну, не увеличивая налоги. Рустем вел все денежные операции империи, приэтом делал это настолько ловко, что не дулись даже конкуренты и враги. Рустем-паша смог закончить с австрийским царем таковой контракт, о котором невозможно было и мечтать. Кроме хранения желаемых территорий и долговременного решетка с царем Фердинандом империя получала ежегодную выплату в 30 000 дукатов( большие средства в то время). Даже правитель Карл восхитился умением Великого визиря. И венецианский посол даже после заключения очень невыгодного для Великолепной Синьоры Венеции контракта писал собственному дожу, что лучшего советчика султану Сулейману не отыскать, что Рустем-паша элементарно родился для должности, в которой присутствует. Рустем-паша пробыл Великим визирем практически 9 лет, после что был казенно освобожден в угоду врагам( при этом оставив все привилегии и даже повинности Великого визиря, несчитая гос печати), но чрезвычайно быстро восстановлен и прослужил Великим визирем до собственной погибели еще 6 лет. Никто так продолжительно не находился на этом посту. А злобные языки? Они принадлежали тем, кто поддерживал шехзаде Мустафу, недолюбливал Хуррем Султан и был оскорблен невниманием к их мнимым заслугам самого визиря. Рустему-паше оказалось не до стихов Ташлыджалы Яхьи, дружившим с шехзаде Мустафой, поэтому пиит, не задумываясь, обвинил визиря в смерти собственного кормильца. Поэтическая сплетня вульгарна бездействовать по свету, обрастая все крупными " подробностями ", вплоть до романа меж Михримах Султан и этим самым поэтом, которого инфанта в реальности в глаза не видела. Болтунов бесило невнимание визиря к собственным стараниям его запятнать, таккак ничего не бесит более, чем то, что изготовленные мерзости не замечают. А ему было элементарно прежде. Империя ширилась и развивалась сразу. Строились новейшие мечети и рынки, больницы и фонтаны, возводились цельные строительные комплексы и мосты, ремонтировались крепостные стенки городов и их системы водоснабжения, налаживались новейшие торговые пути и расписывались торговые контракта со странами… Увеличивался флот, становясь преобладающим в Средиземном море, которое в Европе сейчас именовали Турецким озером, поэтому что на верфях строили и строили новейшие корабли. Архитектурный манера империи уже стал узнаваем: изящные иглы минаретов вблизи с куполами… Это был реальный расцвет, и не заключительную роль в нем сыграли те 20 лет, какие Рустем-паша работал вблизи с султаном не на конюшне, а как визирь. До стихоплетов ли ему было? Недаром молвят: пес лаяла на верблюда, а тот и не увидел. Но Рустему-паше и Михримах Султан довелось еще испытать много противных и даже чрезвычайно томных дней… Они были не элементарно вблизи, а совместно, даже ежели находились далековато друг от друга. Больше не было тех сумасшедших горячих ночей, настолько страстных объятий, горячих поцелуев, зато были преданность, помощь и доверие, какие драгоценного стоят. …Повелитель опять в походе. Вернее, в походе на персидского шаха Тахмаспа сераскером( головой) назначен Рустем-паша. Это чрезвычайно тяжелое дело, поэтому что султан, воспользовавшись миром на Западе, решил кончать с проблемами на Востоке и для этого поставил под свои знамена всех шехзаде. Как раз крайнее трудней только. Как свести под одну руку шехзаде Селима, шехзаде Баязида и шехзаде Мустафу, любой из которых хотел бы сражаться сам, а еще янычар, какие обожают Мустафу, но вытерпеть не имеютвсешансы Селима и Рустема-пашу, и выслать сражаться с неуловимым Тахмаспом, основная стратегия которого – впору убежать, оставив преследователей с носом? Понимал ли Сулейман, когда назначал зятя сераскером, что Мустафа не подчинится? Наверное, разумел, но все одинаково провозгласил. Почему? На кое-что доверял или хотел представить удачному Рустему его пространство? За немало лет до такого в таком же походе растерял родное состояние " неприкасаемый " Ибрагим-паша. Неужели султан хотел возобновления для настолько же удачного Великого визиря? Думать так не хотелось, но думай – не думай, а трудности с неподчинением шехзаде никуда не девались. Не понятно, чем все кончилось бы, не получи Рустем-паша письма шехзаде Мустафы, адресованные шаху Тахмаспу и подкрепленные печатью, гласившей " султан Мустафа "! Это открытое предательство и грех против правящего султана. Когда-то за свои указы от имени " султана Ибрагима " Сулейман наказывал собственного друга-зятя. ныне в письмах к враждебному правителю, с которым шла битва, султаном расписывался сын. Сулейман поспешил в армию сам. Поняв, что еще мало, и ему будетнеобходимо находить пристанище за пределами империи, обогнал сына и … наказывал шехзаде Мустафу! Некоторое время вся империя находилась в оцепенении, позже в экзекуции обычно обвинили Хуррем Султан и потребовали прибрать " ее ставленника " Рустема-пашу; казалось, что ежели они совместно сооружают в Стамбуле больницы и мечети, то обязательно и заговоры задумывают совместно. Больше всех орали те, кто лишился кормушки у Мустафы, кпримеру пиит Ташлыджалы Яхья, оставшийся не у дел. Многие недовольные схватили, таккак болтать постоянно проще, чем дело делать. Сулейману довелось скинуть. Он выслал Рустема в отставку с поста Великого визиря, сохранив при этом и привилегии, и повинности. Рустем с готовностью удалился в Стамбул, ему претило лавировать меж шехзаде, янычарами и массой бездельников, норовивших обогатиться на борьбе. Рустем предпочитал наживаться на торговле. Одно для него самого оставалось неясным… Дома он пробовал разъяснить сущность Михримах. Сам Рустем-паша получил письма с печатью " султан Мустафа " от шехзаде Джихангира. Этого шехзаде, уже зрелого, султан поначалу выслал править в дальний Трабзон, а позже перевел в Алеппо. Трабзон далековато от Стамбула, но неподалеку от Амасьи, где заведовал шехзаде Мустафа. Зачем Мустафе, не замечавшему сводных братьев, внезапно пригодился Джихангир, не сообразил никто, даже Ташлыджалы, но старший шехзаде, типо жалея болезненного младшего, пристрастил такого к опию. Узнав об этом, отец немедленно перевел Джихангира в дальний Алеппо, но было поздно. Джихангир прислал Рустему-паше как сераскеру похода письма Мустафы со ужасной подписью, стоившей шехзаде головы. Сомнений в подлинности печати не было. Мустафа сам беспрепятственно именовал себя султаном. Но как он мог настолько опрометчиво выслать письмо чрез болезненного брата, а позже тихо идти к папе, разумея, что может утратить жизнь? Что-то не складывалось. Рустем-паша не веровал в настолько искреннюю смелость старшего шехзаде. Не так глуповат или самоуверен Мустафа, чтоб безоглядно дерзать. Главное – длячего?! Михримах не могла взятьвтолк колебаний супруга: – Мустафа элементарно был убежден, что Повелитель ничто с ним не сделает и тем самым покажет свою неспособность править ни армией, ни государством. – Это ясно. Но разрешено было бы элементарно метнуть одно и наименее опасное письмо. Зачем становить печать на нескольких, к тому же безрассудных и практически лишних? – Где эти письма? – У Повелителя. …Но еще более заволновался Рустем-паша, когда султан возвратился из похода чуть живым. На сей раз шах Тахмасп все же был разбит, захвачены большие местности и подписан контракт, по которому рубежа Османской империи существенно отодвинулись на юго-восток до самого Персидского залива, завладев Багдад и даже Басру. Джихангир после экзекуции старшего брата принял огромную дозу наркотика и погиб, как разговаривали от тоски по Мустафе, а в реальности элементарно от передозировки. Остались лишь Селим и Баязид. Сулейман уже не на шутку опасался личных сыновей, а поэтому поспешно выслал Баязида в Эдирне типо для покоя западных пределов, а Селима оставил на юге. Но покоя не вышло. В горах Румелии объявился лже-Мустафа, которого получилось изловить и принести в Стамбул для экзекуции. Султан все это время делал вид, что располагаться при погибели, в Стамбуле заправляла Роксолана, а стараться по горам за фантом казненного шехзаде довелось Рустему-паше, которого на это время на посту Великого визиря сменил иной зять султана – муж его сестры Фатьмы Султан Кара-Ахмед-паша. Рустему ужасно не нравился этот комок противоречий; он обожал четкость, а ее не было. Лже-Мустафу наказывали, Кара-Ахмеда-пашу также, султан счастливо " выздоровел ", Рустема-пашу возвращали на бывшее пространство. Но ясности все одинаково не было! В тысячный раз Рустем задавал себе вопрос: по чьей сердитый воле вышло столько ужасных событий только за пару лет? Михримах порекомендовала: – Подумай, кому это может быть рентабельно. Он задумывался. Уничтожен Мустафа и разбит шах Тахмасп( без роли в походе султана навряд ли тот был бы доведен до конца). Это рентабельно очень почтивсем. Михримах спрашивала: – Кто получил более только вследствии экзекуции Мустафы? Селим и Баязид, они стали преемниками. Но Селим преемником был и без такого, истина, вторым после Мустафы. Значит, ему старший шехзаде препятствовал более. А погибель султана кому выгодна? Снова доводилось опознавать, что Селиму. Повелитель объявил его главным преемником; это обозначало, что, умри султан, конкретно Селима опояшут клинком Османов. Но Рустем упоминал ленивого Селима и не веровал, что тот мог задумать и выполнить( не его причина, что не все вышло) настолько трудную сделку. К тому же он был очень далековато от Джихангира, чтоб суметь сунуть тому письма. Баязид? Михримах в это не веровала: – Зачем ему, ежели преемник все одинаково Селим? Принести престол Селиму, которого Баязид никогда не обожал? Вопросы так и остались без ответа. Жизнь наладилась, закружили остальные дела, а позже произошли действия, какие отвлекли совершенно в иную сторону. У Повелителя случился роман, а Хуррем Султан заболела, приэтом серьёзно. Умершего придворного доктора Моше Хамона у султана сменил его сын Иосиф Хамон, но ни он, никто иной сделать ничто не могли. Султанша угасала на очах. Мать больна, как произносит Иосиф Хамон, больна неизлечимо. А у отца новенькая влечение. Эта самая королева не стала наложницей, Гульфем пригласила племянницу в Стамбул типо для 1-го из шехзаде, разговаривали, что для Баязида. Когда Михримах приехала из Эдирне, то ужаснулась; правильно писала Хюмашах, королева просто околдовала Повелителя, он как воск в ее руках. Сильный военачальник, разумный предводитель никогда не поддавался власти дамы так, как вданныймомент. Сколько говорили, что его околдовала Хуррем, но с Роксоланой не было и десятой части такого безумства, которое совершалось сейчас. Султан, которому уже седьмой десяток, прогуливается за данной красавицей, какбудто привязанный, не занимается делами, готов ездить в Эдирне, лишь чтоб попасть Каролине, представить ей, как охотятся. Для охоты не время; все понимают, длячего Повелитель везет нежданную гостью. Михримах ни на минутку не поверила в то, что королева женщина и что она племянница Гульфем. Отправилась к былей наложнице хозяйка. – Гульфем Султан, откуда у вас племянница от правителя Карла? Та заюлила, глаза забегали: – Я… у меня сестра замужем за дворянином, а его дочь стала победительницей правителя Карла… Михримах грубо поднялась, не желая возобновлять неприятный беседа: – Гульфем Султан, я вам не верую. И все спрошу об данной Каролине. Если окажется, что она никакая не инфанта и не ваша племянница, берегитесь! Гульфем кое-что разговаривала в протест, но Михримах более не прослушивала. Она знала, кого умолять о поддержке – Иосифа Хамона, у такого имеется связи по всей Европе. Не так немало у царей фавориток и деток от них не может быть, чтоб Европе не было понятно о зрелой дочери Карла. Михримах видела Каролину практически мимоходом и не поверила ни в одну из выдумок Гульфем. У Габсбургов именитая выступающая вперед челюсть; ежели бы королева была дочерью Карла, то желая бы чуток на него походила. Рустем правильно произнес об этом в первый же день после возвращения супруги в Стамбул. Он также не веровал в благородное возникновение нежданной гостьи, но сделать ничто не мог. – Касим-ага, позовите ко мне Иосифа Хамона. – Он у вашей валиде, – поклонился евнух. – Хорошо, я схожу туда хозяйка, попутно и о самочувствие султанши поговорю. Иосиф Хамон неясен. Это ясно: он ничто не может изготовить с султаншей, та не выдержала подходящего режима исцеления. Роксолану внутри съедала некая темная заболевание, все отлично понимали, что султанше осталось непродолжительно. А Повелитель собрался на охоту в Эдирне. Неужели он не соображает, что, уехав, возвратиться не успеет? Михримах охватывало уныние. – Иосиф-ага, нам необходимо побеседовать. – О валиде? – Не лишь. Я хочу попросить вас кое о чем. Они ушли в основной сад, Михримах куталась в накидку, желая не ощущала мороза. – Я хочу попросить вас разузнать все об данной Каролине. Не верится, что она племянница Гульфем, совершенно непохожа; в то, что она дочь правителя, также не верится. Рустем-паша говорил, что у правителя и всех его родственников шибко выступает вперед челюсть, а у Каролины нет. Вы не могли бы… Не договорила, Хамон ухмыльнулся: – Уже узнал. Она не дочь правителя и не королева Бломберг. Это римская путана, присланная отцом римским, чтоб брать в руки шехзаде Селима. Но Нурбану скоро отдала ей отпор, тогда королева взялась за Повелителя. Михримах ахнула: – Вы знали об этом и допустили, чтоб она приблизилась к Повелителю?! – Не знал. Узнал сейчас сутра. – Нужно заявить Хуррем Султан! – Она уже знает. – И Повелителю также необходимо заявить! Я скажу. Хамон осторожно удержал султаншу за руку: – Они сами разберутся. Кивок в сторону далекого кёшка, где чрезвычайно обожали посидеть в тиши и Повелитель, и Роксолана. По дорожке туда жесткой походкой шла султанша. – Хуррем Султан справится. Главное – мы впору узнали, завтра могло быть поздно. – О, Аллах! – лишь и ахнула Михримах, схватившись за гортань. Казнь Каролины не возвращала самочувствие самой Роксолане, она еще успела побеседовать с Баязидом, который не считал себя наименее благородным трона, чем Селим; меньший из оставшихся в живых сыновей поклялся мамы, что при ее жизни не поднимет орудие против брата и никогда не сделает этого против отца. ( Так и произойдет. Через два года после погибели мамы Баязид все же сходит борьбой против Селима, которому отец выделит приличное армия. Баязид проиграет, станет обязан нестись к шаху Тахмаспу, там станет просто куплен и казнен совместно со своими 4-мя сыновьями; самого маленького, родившегося уже после погибели Роксоланы мальчика задушат чрез недельку после отца и братьев – в августе 1562 года. Роксолана этого не выяснила, она погибла на 4 года ранее. Черная заболевание одолела, настойка опия, которой ее поили, могла сбросить болезнь, но не вылечить рак…) Последней волей Роксоланы-Хуррем была просьба к султану Сулейману… использовать закон Фатиха против такого из сыновей, который выступит против законного повелителя. Понимала ли мама, что это станет ее непокорный любимчик Баязид? Наверное. Но она понимала и иное: битва меж братьями за администрация вправду способна повредить всякую сильную империю. А еще перед ее гибелью Сулейман привел к собственной любимой православного священника. Крестил ли мних султаншу заново, осталось секретной, но крестик на шею не одел. Этот небольшой простой крестик, освященный у Гроба Господня, султан усердно завернул в ткань и попросил Михримах, не разворачивая, решать в саван мамы. Это было крайним даром Сулеймана собственной Хуррем. Михримах догадалась что конкретно в небольшом свертке, но вопросов задавать не стала. Похоронили Роксолану-Хуррем как мусульманку. Бог единичен, лишь пророки у него разные… Султан сам говорил, что печаль положено блюсти три дня, позже жизнь обязана длиться. Но отрешиться от идей и тоски по ушедшей любимой не мог не лишь три дня, но все оставшиеся в его жизни годы – 8 лет. Потому и дала ему письма Михримах, поэтому он сам дал дочери уважать сохраненные письма ее мамы. История любви данной необыкновенной пары – Повелителя большой империи, Тени Аллаха на Земле, Халифа всех правоверных и обычный женщины, ставшей из рабыни единой супругой всевластного султана и его ключевой дамой, способна обучить многому. Но не меньше обучает его преданность ее памяти в движение последующих длительных тоскливых лет. Он не погиб, не стал развалиной, правил, наказывал и миловал, хватал на кровать дам, даже наказывал Гульфем, типо посмевшую отказать Повелителю в собственной любви, а в реальности просто сознавшуюся в том, что знала об подлоге Каролины и получила за него огромные средства. Но и смерть Гульфем с ее предательством была забыта, а вот Хуррем нет. " …Но ежели и в раю тебя не станет – не нужно рая… " Не к кому придти посоветоваться, не к кому обратиться за поддержкой. Хуррем Султан более не было, а Хюмашах и хозяйка норовила прижаться к материнскому плечу. Ей было о чем болеть, любимый принцессы не слал весточки, какбудто через землю провалился. Через три дня после погибели мамы Сулейман позвал к себе дочь. – Михримах, сейчас ты отвечаешь за гарем – и тот, что тут, в Топкапы, и за Старый дворец. У Хуррем когда-то выходило блюсти распорядок, не знаю уж как. Следи и ты, хорошо? – Как прикажете, Повелитель. – Когда мы одни, зови меня папой. Так человечней. – Да, отец. – Аббас-ага просит высвободить его. Возьмешь собственного евнуха? – Да, я пойму Касима-агу, он умный. – Хорошо, иди. Возможно, вот эти внезапно навалившиеся хлопоты, постоянная занятость и в гареме, и в Фонде помогли Михримах не кричать от горя, по себе ощущая, что служба не дает скучать; она попросила Хюмашах посодействовать. Девушка оказалась толковой( при таких-то родителях!), скоро разобралась со обилием вопросов, брала на себя ответственность за некие дела. Главное – у Михримах была вероятность избегать ее вопросительного взора. Это чрезвычайно тяжело – ведать, что любимый дочери казнен, и делать вид, что не подозреваешь об этом. В Фонде всееще помогал Рустем, он освободил Михримах от доли морок, связанных со строительством и разъездами, делал огромные пожертвования, ежели ощущал, что собранных супругой средств не хватает. Многие существовавшие жертвовательницы, почувствовав, что давления султанши Хуррем более нет, поторопились увильнуть, не желая более растрачивать средства. – Рустем, у нас опять не хватит на строительство… – Я внесу недостающую сумму, – успокоил муж. – Нет, так не годится, быстро Фонд будет твоим собственным, а не всеобщим. Я соберу жен пашей, пусть раскошелятся. – Не время улаживать праздники, Михримах. Как-то плохо. – Траур кончился, но я не намереваюсь улаживать праздник, напротив, соберу всех, кто ранее великодушно жертвовал, чтоб поведать, что выстроено на их средства, о чем еще желала, но что не успела изготовить Хуррем Султан. Помоги мне осуществить поездку дам по Стамбулу. – Какую поездку? – Я хочу провезти их, чтоб узрели все сами. Через некотороеколичество дней Стамбул следил странное путешествие: оченьмного драгоценных карет ехали гуськом мимо имарета Хасеки Хуррем, легкие занавески приоткрывались, оттуда выглядывали любопытные глаза, разглядывали строения мечети и медресе, клинику, фонтаны… Потом череда закутанных в оченьмного тканей дам втомжедухе гуськом, благоухая самыми различными запахами, прошла в школу для девочек, дом призрения, опять возвратилась в свои кареты… Михримах, показав женам пашей имарет собственной мамы, пригласила всех во дворец на посиделки. Множество лакомств, тихая музыка, журчание фонтанов… и безмятежный глас султанши: – Хасеки Хуррем более нет с нами, но ее дела остались. Вы видели то, что выстроено по воле моей мамы и благодаря вашим пожертвованиям в том числе. Я надеюсь, что начинание Хасеки Хуррем не исчезнет. Бедным и элементарно тем, кому необходима наша содействие, в Стамбуле много. Продолжим дело Хасеки Хуррем, чтоб она радовалась, следя за нами из собственной отдали. Михримах сняла мощный браслет и положила на большущий поднос. Увиденное впечатлило дам, лозунг султанши был услышан, на поднос одна за иной следовали драгоценности, любая из которых стоила маленького состояния. – Благодарю вас от имени моей мамы, от имени всех, кому станет оказана содействие на эти пожертвования, и от собственного имени. Сегодня ювелир Бедестана Кадим-ага оценит все это и назовет сумму, которую готов выплатить. Я всем сообщу, за какое украшение насколько дают и насколько выйдет за все. Но ежели для кого-либо отданное украшение почему-либо принципиально, вы можете купить его за ту стоимость, которую назовет Кадим-ага. Думаю, это станет верно. Многим дамам понравилось такое предписание. Они отдавали драгоценности, подчиняясь порыву, но совсем не хотели, чтоб прекрасные вещицы попали в руки остальных. – Я готова сходу купить родное колье за стоимость огромную, чем оплатила за него при приобретению, – огласила супруга другого визиря Надине Ханум. Михримах улыбнулась: – Хорошо, так и станет. Завтра разрешено станет отобрать все, что пожелаете. – Только поначалу родное! Чтобы не брали постороннее. – Непременно. На последующий день вместо украшений поднос был завален золотыми монетами, приэтом в численности, куда большем, чем стоили декорации. Женщины, щеголяя друг перед дружкой, великодушно выкупали личные браслеты, колье и перстни. Рустем, спросив, какую сумму выручила хитрая Михримах, хохотал: – Просто так тебе не вытрясти бы из них столько средств. – Рустем, они выкупили и мой браслет с рубинами; помнишь, ты прикупил в Бедестане у Кадима-аги? На приобретенные за него средства разрешено приобрести десяток таковых браслетов. Знаешь, я буду брать прекрасные вещицы у Кадима-аги и торговать их женам пашей по принципу: кто более оплатит. Султан, спросив о хитрости дочери, также хохотал: – Михримах, вы с Рустемом отменная два. Тот может делать средства из воздуха, ты также. Ты знаешь, что твой муж – самый-самый обеспеченный человек после самого султана? – Конечно! – пожала плечами Михримах. – Разве вы выдали бы меня замуж за глупого транжиру? – Я также внесу собственный вклад – дам декорации, какие не закончил как-то, пусть ваш Кадим-ага завершит работу. Так и сделали, лишь дамам произносить о роли Кадима-аги не стали. Заполучить декорации, вышедшие из-под руки самого Повелителя, устремлялись все, за них выплачивали большие суммы, во немало раз превышающие цену. Собранных средств хватило на стройку имаретов в Анкаре и Эдирне. Дело Хуррем не умерло, ее Фонд не элементарно продолжил наличие, но и богател. Рустем попросил тестя: – Повелитель, могу ли я выплачивать Михримах Султан ту сумму, которую получала Хасеки Хуррем Султан за управление гаремом? Сулейман внезапно сообразил: – Рустем-паша, я запамятовал об этом! Я сам буду выплачивать Михримах эти средства. – Я заплачу, Повелитель; я желал лишь заполучить ваше позволение. – Нет уж, гарем мой, мне и выплачивать! – Но она заведует и моей долею гарема, – непроизвольно рассмеялся Рустем. – Вот за собственный и плати. Как у вас дела? – Хороши. Мы поддерживаем друг друга. – Рустем, я хочу с тобой поговорить… Только чтоб Михримах не знала об этом беседе. У Рустема упало сердечко. Неужели Повелитель отыскал себе новейшую супругу и хочет сменить Хуррем Султан так скоро? Но что он мог оспорить? Султан мало помалкивал, позже поинтересовался: – Рустем-паша, ты знаешь, кто таковой Аласкар? – Слышал это имя от Михримах или Хуррем Султан, но не знаю. Узнать? – Нет, не необходимо. Я сам тебе поведаю. Получается, что я выдаю чужую тайну… И опять упало сердечко у Рустема. Неужели еще один Ташлыджалы Яхья? Неужели у Михримах новенькая влюбленность или это бывшая, но из тех, кто ему неведом? – Аласкар был разведчиком Хуррем, исполнял почтивсе коварные поручения. – Да, я вспомнил, Повелитель. Именно он заманил в ловушку лже-Мустафу! Как же я мог забыть?! – В этого человека была неравнодушна твоя дочь. Султанша Хуррем знала об этом, Михримах Султан также. Судя по их рассказам, это благородный человек. Был… – Да, Повелитель, он благородный. Но отчего вы говорите " был "? – Последнее, чем занимался Аласкар, – смотрел по просьбе Хуррем Султан за шехзаде Баязидом, был им разоблачен и казнен. – О, Аллах! – Хюмашах об этом не знает. Она все еще ожидает Аласкара. Я обещал Хуррем Султан и Михримах Султан не неволить Хюмашах, покуда она хозяйка не полюбит кого-либо. Но ей уже восемнадцать. Постарайся представить ей кого-либо иного благородного. Только не разведчика, с меня хватит! Нужно, чтоб она избрала кого-либо сердцем. Любовь разрешено одолеть лишь иной любовью. – Да, Повелитель, я сообразил. – Только не скажи ничто Михримах и Хюмашах. Я хочу изготовить как лучше. И не обижайся, что от тебя укрывали, я также ничто не знал, случаем раскрылось. Это дамские тайны не для нас, парней. У Рустема был на примете благородный жених для Хюмашах, элементарно покуда не до такого. Он довольствовался, что не стал сам вмешивать беседа о вероятном замужестве дочери. Но султан прав: влюбленность может одолеть лишь иная любовь… Дочь выросла так неприметно, что когда встал вопрос о ее влюбленности и замужестве, Михримах даже ужаснулась: – Рустем, как мы с тобой постарели?! Дочь уже пора вручать замуж, быстро потомки будут. Давно ли мы сами поженились? Рустем обидно кивнул: – Жизнь пролетит – не заметишь. Совсем нетакдавно одна строптивая персона поднимала свою лошадка на дыбы, чтоб представить мне, какая она смелая. – Потому что один визирь любезничал с неприятной Ханзаде Султан. – Не я с ней, а она со мной. А ты вредничала. – Не необходимо было направлять интерес на остальных. Они еще продолжительно упоминали правило собственной общей жизни… – Рустем, что делать с Хюмашах, я не могу заявить ей, что Аласкар погиб… – Она знает. – Что?! Откуда? – Догадалась. Сказала, что он непременно прислал бы весточку, ежели бы был жив. – Ты поведал? – Отдал кольцо, – вздохнул Рустем-паша. – Она все поняла. А еще я поведал о нас с тобой, как ты загоняла лошадка, чтоб лишь насолить мне… Михримах возмутилась: – Бессовестный! Нет чтоб поведать о себе! – И о себе также поведал, насколько глупостей сделал, чтоб захватить сердечко одной строптивой красавицы. – Так уж и глупостей! Что-то я не незабываю таковых. Что ответила Хюмашах? – Она согласна познакомиться с Кемалем. Они будут неплохой парой, непременно будут, Михримах. Не зря же мы растили дочь! Еще одна секрет Прошел год, позже еще один… Хюмашах не забыла свою влюбленность Аласкара, но замуж все-же вышла и внука Михримах и Рустему родила. Султан скучал по собственной Хуррем, что не помешало ему ориентироваться с своим сыном. Баязид держал словечко, данное мамы, – покуда она была жива, не сопротивлялся ничему. Но уже чрез год после ее погибели отказался покориться папе и тронуться в Амасью, оставшись в Конье. На сей раз Сулейман не замедлил взять меры, он выслал на содействие Селиму огромное армия. Селим показал, что его зря считали лентяем, встряхнулся и одержал победу над братом и его любителями. Баязиду довелось нестись к Сефевидам. Снова иранский шах играл зловещую роль в противостоянии шехзаде и султана. И опять Рустема-пашу мучили вопросы, не решенные некотороеколичество лет обратно. Почему-то казалось, что, разберись он тогда, вданныймомент этого противоборства не было бы. Михримах переживала вследствии злобы братьев: – Рустем, может, ежели бы отменили закон Фатиха, брат не вставал против брата? Баязиду имеется что терять, несчитая него самого наказывают пятерых сыновей. Бедная Фатьма… – Фатьма… что-то… Он и сам не мог разъяснить, что не давало спокойствия; ускользала, не успев утвердиться до конца, некая принципиальная мысль, чрезвычайно принципиальная, в ней разгадка всех событий… – Ты подозреваешь Фатьму?! – Нет, не она, но необходимо взятьвтолк, кто именно… Кто-то, кто на виду, кого мы отлично знаем… Мы что-то не зрим, что прямо перед нами. Внезапно Михримах охватила паника: – Рустем, не стоит ввязываться! Я прошу, не вмешивайся, это щекотливо. Тот рассмеялся: – Я ни во что не вмешиваюсь, что ты! Но она видела, что сейчас желание ориентироваться уже не отпустит супруга, и в глубине души понимала, что это его и погубит. Селим одержал убедительную победу над братом, вынудив Баязида нестись к Сефевидам, брав с собой четырех сыновей, оставив самого маленького, трехлетнего, дома. Фатьма с 2-мя дочерьми также осталась дома. Султан решил не сражаться с персидским шахом вследствии сына, его легче купить. Начались переговоры с персами, поначалу с почетом принявшими быстрого шехзаде, а сейчас торговавшимися вследствии размера его реализации. Рустем анализировал скопившиеся бумаги, когда натолкнулся на два письма от Мустафы к Тахмаспу. Сто раз читанные-перечитанные, мог бы напамять рассказать любое словечко, но почему-то застыл с посланием в руке. Снова накатило то чувство, что все беды от недопонимания, что что-то недоглядели, не узрели. Рассматривал написанное, поднеся поближе к светильнику. Он привык полагаться чувствам; ежели видится, что вот в этом листке кое-что имеется, нужно взятьвтолк, что конкретно. Пока не усвоит, не успокоится. Арабская вязь, ежели написана каллиграфически, ничто не скажет о писце, все буковки и точки лежат гладко. Но ежели выполнил обычный писец, а не каллиграф, то почерк заметен. Здесь заметен: одна литера постоянно чуток более соседних… и точка стоит не совершенно над собственной буквой… Почему по-арабски, а не на фарси или турецком? И он где-то видел этот же почерк. Не ранее, как-то, а совершенно нетакдавно. Где он мог созидать арабскую вязь в Стамбуле? И внезапно какбудто огнем обожгло – вспомнил. Метнулся в кабинет, достал подходящий сверток, трясущимися руками развернул, поднес поближе к свету… Так и имеется: одна литера чуток более соседних, точка поставлена косо… На днях они случаем перехватили переписку венецианского посла с… так и осталось невыясненным, кому конкретно писал посол, точнее, кто отвечал ему по-арабски. Но этот протест и был, как две капли воды, подобен на письмо с печатью " султан Мустафа "! У Рустема лоб покрылся испариной. Печать Мустафы реальная, такую они видели не лишь на письмах. За одну печать шехзаде разрешено было наказывать, к тому же Повелитель узнал, что старший сын причастен к погибели его фаворита шехзаде Мехмеда. Но вот письма… Письма фальшивые, следственно, были те, кто их подделал. Кто?! Этого создателя необходимо отыскать немедленно, поэтому что он продолжает свою активность в выгоду Венеции. Рустем пробовал взятьвтолк, выгодна ли смерть Мустафы венецианцам. Получалось, что да. Михримах увидела, что с супругом кое-что не так. Мрачен, на вопросы отвечал коротко… Рустем не стал говорить супруге о собственных подозрениях, а втомжедухе о том, что сталкивался с былым венецианским послом Бернардо Навагерро, который постоянно отлично относился к нему. Навагерро порекомендовал пресечь поиск создателя письма и вообщем пресечь какое-то следствие: – Поверьте, паша, для страны это уже не щекотливо, а для вас может начинать рискованным летально. Не стоит соблазнять судьбу. – Я хочу ведать, кто писал. Вы понимаете? – Нет, но ежели бы и знал, то не произнес. Венеция уже не та, но силы в Стамбуле покуда владеет. Не стоит соблазнять судьбу, – повторил впрошлом посол. В тот же день Навагерро отбыл из Стамбула, желая собирался дотянуть по делам еще месяц. Рустем практически не колебался, что до дома не доберется. То, что с ним не острили, сообразил, когда ощутил себя нехорошо. Иосиф Хамон с изумлением констатировал: – Водянка. Паша, я никогда не следил у вас склонности к таковой заболевания. Вы подвижны и нетучны… Улучив минутку, когда Михримах не слышит, Рустем ухмыльнулся: – Меня отравили. Это не водянка. Ищите яд. Не отыскали. Никакие противоядия и медикаменты не помогли. О чем-то догадалась Михримах, потребовала: – Рустем, я разумею, что ты отравлен. За что? Тот покачал башкой: – Нет, даже ежели бы знал, кем и за что, не произнес бы. – Я хозяйка доберусь. Он сжал ее руку: – Нет, не смей! Держись от власти подальше. – Как я могу обращаться подальше, сидя в Топкапы? – Больше ни во что не вмешивайся. Ты еще обязана увидеть внуков. Я практически все завещал вам с Хюмашах, вам хватит. И кое-что Фонду. Проследи за этим всем. – Рустем, ежели ты не скажешь, за что тебя отравили, я отыщу хозяйка. Ты меня знаешь, я не остановлюсь. – Я вправду не знаю за что и кто. А догадки имеютвсешансы далековато ввести. Не трать время на это, лучше взгляни, насколько я тебе оставляю дел! Рустем-паша погиб, как врачи огласили, от водянки 10 июля 1561 года, оставив огромное положение собственным супруге и дочери и оченьмного начатых благотворительных проектов, обеспеченных отдельными суммами. Часть состояния Рустем завещал Фонду Хуррем Султан и фондам, основанным им самим. Но на площадях и в Бедестане об этом не орали, даже когда чрез 10 лет его вдова опять внесла большие средства от его имени на благотворительность. Просто благотворительность также случается разнообразной – гулкой и копеечной или щедрой и некрикливой. В последующем году свершилась ещеодна катастрофа в султанской семье. Сефевиды продали Сулейману шехзаде Баязида совместно с его сыновьями. Султан не простил сына даже после его покаянного письма, в котором Баязид говорил, что никогда не выступал против отца, лишь против брата, но ежели в чем и повинен, то молит о помиловании. Баязиду даже не позволили попрощаться с 4-мя сыновьями, былыми с ним. Всех ожидал зеленый шелковый шнурок на шее, таккак султанскую кровь проливать нельзя… Пятого, самого маленького сына, – трехлетнего Мурада – задушили на очах у Фатьмы в Бурсе. Мурад не был ее сыном, но смерти любимого супруга и малыша на собственных очах Фатьма Султан не выдержала, она покончила с собой на могиле Баязида… У Сулеймана остался один преемник – Селим. Плох или неплох, но иного не имелось. Селиму оставалось лишь дожидаться погибели отца, но Сулейман помирать не собирался… Рустема-пашу захоронили вблизи с шехзаде Мехмедом. Только Хюмашах услышала, как мама бесшумно сказала: – Я отыщу твоих убийц, Рустем… Самой Михримах предстояло испытать не лишь супруга, но отца и брата Селима. Султан Сулейман пережил свою жену Роксолану-Хуррем на 8 лет; все эти годы писал ей вирши и скучал. Но не так элементарна оказалась жизнь пожилого султана, не так спокойна. Дочь помогала ему, без Михримах Сулейману навряд ли получилось бы справиться… По заказу Михримах Султан конструктор Синан выстроил в Уксюдаре мечеть ее имени. У мечети лишь один минарет вместо обыденных 2-ух или 4 – это символ вдовьей одинокой части Михримах. Он осталась верна супругу, замуж более не вышла и выполнила все его завещания – строила, ремонтировала, кормила, лечила… Но лишь одна мечеть перемещает ее имя, прочее приуроченок или супругу, или мамы, или папе. Либо вообщем неизвестно, таккак наилучшая память не та, что назовет твое имя, а та, что отзовется благодарностью в сердечко, пусть даже неизвестной. А вот выполнила ли Михримах Султан личное обязательство отыскать убийц Рустема-паши? Рассказ об этом впереди…

Хюррем Султан: Любимая жена или мастер-манипулятор? Экрем Бугра Экинчи EKREM BUĞRA EKINCI @EkremBEkinci Опубликовано 9 января 2015 г. Хюррем Султан: Любимая жена или мастер-манипулятор? Как одна из самых известных и противоречивых исторических фигур в истории Османской империи, Хюррем Султан обычно изображается как амбициозный и голодный характер, который манипулировал Султаном Сулейманом. Но действительно ли это правда? Хюррем Султан родился в Рутении на западе Украины, которая в то время находилась под властью Королевства Польша. Впоследствии она была известна как «Роксэлайн», что означает «Девушка из Русины». Хотя ее именем было Александра Лисовска, прозвище «Рокселан» было настолько заметным, что даже авторы, писавшие о ней, считали, что это ее настоящее имя. Лисовская, чей отец был православным священником, была взята в плен крымскими кавалериями в возрасте 12 лет и отправлена ​​в дворец Топкапы в Стамбуле. После многолетней учебы и обучения по дворцовому этикету ей было присвоено имя «Хюррем», что означает «веселый» в среднеперсидском, поскольку она была добродушной девушкой с улыбающимся лицом. За каждым сильным человеком есть сильная женщина Украинские мужчины и женщины считаются одними из самых красивых людей в мире. Хотя Хюррем был красив? Из-за немногих сохранившихся портретов ее и, вероятно, украшенных описаний ее внешности, хотя они похожи друг на друга, трудно сказать, была ли она на самом деле такой же красивой, как она была описана. Однако то, что сделало ее знаменитой, было ее интеллект и улыбающееся лицо. Сулейман Великолепный восхищался характером женщины, и он влюбился в нее. Историки утверждают, что любовь, которую он испытывал к Хюррему, лежат в основе всех успехов, достигнутых султаном в течение его жизни. Сулейман встретил Хюррема в том же году, что и престол, и их первый сын, Şehzade Mehmed, родился в следующем году. После Мехмеда Хюррем родил Селим, Баязид, Чихангир, а затем Михрюма, их единственную дочь, которая позже вышла замуж за Рюстем-пашу. Мехмед был любимым ребенком Сулеймана, но он умер в очень раннем возрасте в результате заражения чумой. В память о своем сыне Сулейман построил Мечеть ёхзаде в Стамбуле. Наложницам, родившим şehzade (сын султана), было присвоено звание «хасеки» (мать принца), что означает «есть гелин» (королевская невеста). По этой причине Хюррем был также назван «Хюррем Хасеки». Ходят слухи, что Хюррем не хотел жениться на Сулеймане, когда он впервые предложил. Она сказала, что должна быть освобождена перед церемонией бракосочетания, поскольку наложница была признана собственностью их владельца и не могла выйти замуж за кого-либо, если бы они не были освобождены. Когда султан согласился с условиями Хюррема, османский султан впервые женился на хасеки в истории. До этого времени все Оттоманские şehzades отправились в районы, где их назначили губернаторами со своими матерями. Тем не менее, Хюррем был первым хасеки, который не ушел со своими сыновьями, потому что султан хотел удержать ее.

Жена султана

Когда Хафса Валида, мать Сулеймана и дочь хана Крыма умерли, а другая жена Сулеймана Махидэвран покинула дворец вместе со своим сыном Şehzade Мустафой, Хюррем стал единственной женской силой во дворце. Когда султан отправился на походы, она наблюдала за дворцовым орденом и сообщила султану о последних новостях об Стамбуле и дворце, а также о ее обсуждениях с представителями государства через ее аккуратные письма. Она также работала офицером разведки для султана, когда он отсутствовал. Как видно из ее писем, ее грамматика была хорошей, и она писала сентиментальные стихи. На самом деле, ошибочно думать о Хюрреме, у которого были благородные черты характера, как подлая и соблазнительная женщина. Хюррем был императрицей, которая успешно носила титул «Жена султана мира». Однажды Хюррем стал очень болен и посвятил себя благотворительным работам. Она заказала куполообразную мечеть, построенную в районе Хасеки в Стамбуле, а также фонтан, бедный дом, медресе и больницу. Больница, которая была построена Hürrem, больница Haseki, по-прежнему предлагает свои услуги больным людям сегодня и блажает память о Hürrem. Хюррем умер в 1558 году и был похоронен во дворе мечети Сулеймание. В Сулеймане Мимар Синан построил гробницу, интерьер которой был украшен изумительной плиткой. Говорят, что Сулейману было так грустно, что он не смог больше наслаждаться жизнью после того, как его жена скончалась. Когда султан умер, его похоронили рядом с женой.

Была ли Хюррем Султан подстрекателем?

У Сулеймана был сын, Şehzade Мустафа, его первой женой, Махидевраном. Şehzade Мустафа был похож на своего деда Селима I из-за его красивого лица и храбрости и ожидал успеха в Сулеймане, хотя в Османской империи не было формальной системы правопреемства. Независимо от того, насколько хорош и успешный правитель, люди, как правило, скучают после многих лет. Когда Сулейман правил в течение 46 лет, люди хотели видеть, как ёхзаде Мустафа взял трон вместо своего пожилого отца. Тесный круг Şehzade Mustafa поощрял его искать силы, и через некоторое время он начал говорить иногда, как если бы он был султаном. Это заставило Сулеймана с подозрением относиться к возможному заговору против него, и когда султан приобрел доказательства о предательстве своего сына, он казнил Şehzade Mustafa. Говорят, что Хюррем, который хотел, чтобы ее дети сидели на престоле после Сулеймана, побуждали султана убивать своего сына. Некоторые историки также обвиняют Хюррема и ее зятя Рюстема-пашу в том, что он побуждает Сулеймана убить своего великого визиря Пагалы Ибрагима Пашу и забыть упомянуть, что сделал Ёхзаде и великий визирь, чтобы заслужить эту цель. Возможно, Хюррем не жалел об этих инцидентах и, возможно, был доволен результатами. Однако она не виновата в казнях Шешада Мустафы и Паргалы Ибрахима Паши. Мустафа доказал, что он не был достоин Оттоманского трона с его безрассудным поведением. Хотя он был мужественным, ему не хватало двух качеств, которые были важнее: терпение и осторожность. Более того, ни Сулейман, ни Хюррем не решались казнить своего сына Şehzade Beyazid, когда он вызвал бунт. В те времена османские султаны не стеснялись приносить в жертву даже своих близких за единство империи и народа - одна из причин, почему Османская империя стояла веками.

Любовное письмо от Хюррема Султана Сулейману Великолепному

После того, как я положил голову на землю и поцеловал землю, на которую наступают ваши благословенные ноги, солнце и богатство моей нации, мой султан, если вы спросите обо мне, ваш слуга, который загорелся от ревности о вас, я тот, чья печень (в данном случае, означающая сердце) была зажата; чей сундук был разрушен; чьи глаза наполнены слезами, которые больше не могут различать между днем ​​и ночью; который упал в море тоски; отчаянный, безумный с вашей любовью; в худшей ситуации, чем Ферхат и Маджнун, эта страстная любовь к твоей, твоей рабы, горит, потому что я отделен от тебя. Как соловей, чьи вздохи и крики о помощи не прекращаются, я в таком состоянии из-за того, что я от вас. Я молился бы Аллаху, чтобы он не пострадал от этой боли даже от ваших врагов. Мой дорогой султан! Поскольку прошло полтора месяца с тех пор, как я в последний раз слышал от вас, Аллах знает, что я плачу день и ночь, ожидая, когда вы вернетесь домой. Пока я плакал, не зная, что делать, единственный и единственный Аллах позволил мне получить от вас хорошие новости. Как только я услышал эту новость, Аллах знает, я снова ожил с тех пор, как я умер, ожидая вас. Мой дорогой султан! Если вы спросите об Стамбуле, город все еще страдает от чумы; однако он не похож на предыдущий. Боже, он уйдет, как только вы вернетесь в город. Наши предки сказали, что чума уходит, когда деревья осенью осеняют листья. Мой дорогой султан! Я прошу Аллаха послать мне ваши благословенные письма. Поверьте мне, когда я говорю это: если я не могу услышать от вас ни слова более двух недель, мир рухнет. Будут слухи о вашем благополучии по всему городу. Пожалуйста, не думайте, что я хочу услышать от вас только ради меня.

Хуррем Султан, Веселая Роза Сулеймана I и Могучая Женщина Оттоманской Империи Хюррем Султан появился в Дворце Топкапы как раб, но за очень короткое время она стала одной из самых влиятельных женщин Османской империи. Имя Хюррема было дано ей султаном Сулейманом I и означает «жизнерадостный», но в глазах многих ее соперников она была самым опасным оружием в арсенале Константинополя. Сулейман встретился с Хюрремом С 1520 по 1566 год Османская империя управлялась Сулейманом I, который, как утверждают многие, был величайшим султаном в истории. Он также был известен как Сулейман Великолепный или Кануни - Законодатель. Во время пребывания у власти он оказал влияние на историю многих стран Европы и Ближнего Востока. Портрет Сулеймана I, десятого и самого длинного правящего султана Османской империи. (1530) Тицианом. Портрет Сулеймана I, десятого и самого длинного правящего султана Османской империи. (1530) Тицианом . ( Общественное достояние ) Жизнь Сулеймана радикально изменилась в 1520 году. В сентябре того же года его отец Селим я случайно скончался, и с его смертью закончилась беззаботная жизнь Сулеймана в провинции Маниса. Его призвали в столицу, чтобы управлять империей. В то же время он встретил женщину, которая навсегда изменила бы свою жизнь. История запомнила ее как Роксолена или Роксолана, Роксалина, Роксолан и Росса. Однако имя, которое она называла большую часть своей жизни, - это Хюррем. Она получила это имя благодаря своей веселой личности. Хюррем родился Александрой Лисовской в ​​городе Рохатынь, в 68 км (42,3 мили) к юго-востоку от Льва в Короне Королевства Польша (сегодня на западе Украины). В 1520-х годах крымские татары захватили ее во время одного из рейдов в этом регионе. Они взяли ее как раба в крупный центр работорговли в крымском городе Каффа. Затем ее отвезли в Константинополь и отобрали для гарема. Влияние Хюррема на Сулеймана было почти мгновенным - прошло всего несколько месяцев со дня, когда она встретила Султана Сулеймана до того момента, когда она стала самой важной супругой в гареме. Из-за ее красоты и разума она быстро привлекла внимание султана. В то же время она привлекла ревность своих соперников в гареме, в том числе Махидэвран Султан, мать наследника Мустафы. Историки отмечают, что эти соперничества привели к нескольким попыткам взять жизнь Хюррема. Наиболее известным является нападение Махидэврана на Хюррем, за которым последовал Сулейман, изгоняющий своего бывшего фаворита и ее сына в провинциальную столицу Манисы. Roxelane und der Sultan (Roxolena and the Sultan). (1780) Антона Хикеля. Roxelane und der Sultan ( Roxolena and the Sultan). (1780) Антона Хикеля. ( Общественное достояние ) Русианская ведьма Связь между Хюрремом и Сулейманом была более чем неожиданна для общества того времени. Их близкие отношения стали впервые в истории династии, когда султан сосредоточился только на одной женщине. Влияние Хюррема над султаном вскоре стало легендарным. Она дала ему шестерых детей: Сехзаде Мехмед, Михримах Султан, Сехзаде Абдулла, Селим II, Сезаде Бейязит и Сехдаде Чихангир. Это настолько укрепило ее положение во дворце, что она инициировала новый порядок в гареме. С момента ее прибытия в дворец Топкапы она была уверена взять столько уроков, сколько могла. Из своих исследований она изучила османский язык, математику, астрономию, географию, дипломатию, литературу и историю. Кроме того, она была очень заинтересована в алхимии. Во время раскопок в дворце Эдирне были обнаружены некоторые из ее инструментов для приготовления духов. Долгоиграющая гробница, принадлежащая Сулейману Великолепному, которого считают, что его нашли Теодора: от скромных начал до могущественной императрицы, которая изменила историю Секреты Святой Софии - исцеляющие силы, таинственные мозаики и святые мощи Благодаря своему отличному образованию она также стала советником Сулеймана по вопросам государства. Хюррем оказал влияние на внешнюю политику и международную политику. Например, она позаботилась о сохранении мирных отношений между Османской империей и польским государством с польско-османским союзом. По словам крымских историков, она также вмешалась, чтобы контролировать крымскотатарскую работорговлю. Письмо от Хюррема к Сигизмунду Огюсту, похвалив его за то, что он уступил польскому трону (1549). Письмо от Хюррема к Сигизмунду Огюсту, похвалив его за то, что он уступил польскому трону (1549). ( Общественное достояние ) Несмотря на ее различные положительные стороны, для других советников Сулеймана положение Хюррема было слишком высоким для женщины. Они начали верить, что она должна быть ведьмой, которая наложила заклинание на султана и начала распространять слухи о ней. Когда Сулейман открыл эти истории, он наказал всех, кто повторил негативные рассказы о своей любви. Больше, чем Хасеки Хасеки был титулом, предоставленным главному супругу Оттоманского Султана. Название было создано в 16 веке, и Хюррем Султан был первым обладателем этого титула. Но это положение не удовлетворяло амбициозную и требовательную женщину. По словам французского писателя и историка Фонтенелле, она решила, что ей нужно найти способ жениться на Сулеймане. Во-первых, она попросила дать указание в мусульманской религии. Сулейман не видел возражений и заботился о своем религиозном образовании. После того как она была проинструктирована, она сказала ему, что хочет стать мусульманином. Преобразование ее из христианских православных в ислам привело к тому, что султан так счастлив, что решил освободить ее. После церемонии конверсии Херрем заявил, что ее новая религия не позволит ей иметь сексуальные отношения с мужчиной, с которым она не была замужем. По словам османских историографов, ее план работал - Сулейман сопротивлялся три дня, а затем женился на ней. Ла Султана Росса (около 1550-х годов) Тициана. Ла Султана Росса (около 1550-х годов) Тициана . ( Общественное достояние ) Стихи польской розе Сулейман был не только султаном, но и поэтом. Многие из его стихов посвящены Хюррему после того, как она стала его женой. Он подписал эти стихи как «Muhibbi», что означает «любовник» или «возлюбленный». Это один из примеров стихотворения, которое он написал: Трон моей одинокой ниши, моего богатства, моей любви, лунного света. Мой самый искренний друг, мой доверенный человек, мое существование, мой султан, моя единственная любовь. Самый красивый из красивых ... Моя весна, моя веселая любовь, мой день, моя возлюбленная, смеющийся лист ... Мои растения, моя сладкая, моя роза, единственная, кто меня не огорчает в этом мире. . Мой Стамбул, мой Караман, земля моей Anatolia моего Бадахшане, мой Багдад и Хорасана моей женщины красивых волос, любовь моей скошенного лба, любовь моего глаза , полных озорств ... Я буду петь свои дифирамбы всегда Я, любовник измученного сердца, Мухибби из глаз, полный слез, я счастлив. Археологи ищут «потерянное сердце» Сулеймана Великолепного Катерина Сфорца: женщина-воин Ренессанса, которая знала, как получить то, что она хочет Как султан Мулай Исмаил из Марокко просил 1000 детей Филантроп Херемр, помимо своих политических интересов, был великим филантропом. Она занималась несколькими крупными работами общественных зданий. Ее первые работы были двумя Кораническими школами, фонтанами, несколькими мечетями и женской больницей возле женского рабского рынка Аврет Пазари в Константинополе. Она также заказала баню Хасеки Хюррема Султана Хамама, чтобы служить общине поклонников в соседней Святой Софии и мечети Сулеймана. Этот Хамам продолжает функционировать сегодня. В 1552 году она продолжила создание Хасеки султана Имарета в Иерусалиме. Это была публичная суповая кухня для кормления 500 бедных и нуждающихся людей два раза в день. Хасеки Хюррем Султан Хамам. Стамбул, Турция. Хасеките Hürrem Sultan Hamam. Стамбул, Турция. ( Общественное достояние ) Смерть султана Хюррем умер 15 апреля 1558 года неизвестной болезни. Сулейман похоронил ее в мавзолее, принадлежащем комплексу мечети Сулеймана. Он присоединился к ней 8 лет спустя - найдя свое последнее место отдыха в том же комплексе. Тюрбе (мавзолей) Хюррема Султана в мечети Сулейман в Фатихе, Стамбул, Турция. Тюрбе (мавзолей) Хюррема Султана в мечети Сулейман в Фатихе, Стамбул , Турция. ( CC BY SA 2.5 ) Хюррем вспоминают о своей социальной работе и о женщине, которой был сулейман. Она также отметила, что выполнила множество схем и была готова сделать все, чтобы защитить свою семью. После смерти Сулеймана ее сын Селим поднялся на трон. Он правил Османской империей до своей смерти 15 декабря 1574 года. Рекомендуемое изображение: Rosa Solymanni uxor. (16-ый век). Источник: общественное достояние Автор: Наталья Показать ссылки Раздел: Новости история Известные люди Метки: Hurrem султан Османская империя Сулеймана Константинопольский Стамбул Дворец Топкапы гарем